Тебе единому согрешила

Мечка понимала также ее веру: слепую и сказочную. Может быть, в глубине души она не отрицала ни фей, ни русалок, ни заколдованных принцесс. Еще яснее была для Мечки драма Тэкли – любовь к убитому ксендзу Пшелуцкому. Тут не помогли бы никакие анализы и успокоения. Она считала ее чем-то, действительно, позорным и только недоумевала, почему такой ужас стрясся именно над ней. Она была загипнотизирована прошлым. Она всегда возвращалась к нему, воскрешала его умышленно. Она пргвзжала к Мечк обыкновенно в сумерках.

На ней был темный костюм, дорогие меха, длинный шелковый шарф, от которого пахло тонко и сладко. Она садилась близехонько и радостно говорила о близком отъезде в Россию… Как-то она призналась в тоске, что брачная жизнь с Лузовским представляется ей кошмаром.

– Я не могу выносить ласк. Не могу…

Ее глаза наполнились слезами и ужасом.

– Но почему же вы не уйдете?..

– Разве ксендз Игнатий позволит?..

Мечка покачала головой. Она находила Тэклю несколько странной женщиной.

Ей доставило огромное удовольствие провести ее пешком по тихим, пустым улицам.

Дождь кончился. От садов веяло глубокой свежестью. Ветки роняли крупные капли. Несколько бледных звезд заблудились среди туч.

Лузовские уехали.

Мечка не поправлялась. Доктор неодобрительно относился к ее одиночеству.

В отеле ничего не имели против того, чтобы ее комната освободилась.

О больной прислала справиться мадам Гоншэ, крайне недовольная отъездом Лузовских.

Наконец, когда все уже листья пожелтели, Мечка встала.

Месье Жорж снес ее вещи на новую квартиру. Он ни за что не хотел, чтобы она взяла экипаж. Тронутая, она щедро расплатилась с ним.

Теперь Мечка жила у какого-то немца, где был сад, цветники и шумный, прозрачный фонтан, делающий два прыжка – с камней на площадку, и с площадки в бассейн.

Она снова ходила на мессу и снова читала религиозные томики с надушенными названиями. Втайне она сознавала, что в своих религиозных исканиях и порывах топталась на месте.

Правда, она исповедывалась и причащалась каждую субботу. Но это доставляло ее совести очень небольшое облегчение. Аббаты были терпеливы, благожелательны и бессильны. Аббат Клоз недавно отказал вести ее душу, холодную и как бы засохшую. Он резко предостерегал Мечку от излишнего анализа. В унынии она роптала. Слепая вера умерла еще в юности, изнасилованная прозой и пошлостью. Вера через разум не могла зародиться, ибо Мечке недоставало знаний.