Поветрие

– А! Так и вы участвуете в сходках?

– Что же в этом удивительного?

– И ездите туда одни?

– Одна, но на своих лошадях, в угоду родителям, которые не желают, чтобы я выходила одна из дому. И теперь, как видите, за мной неизменный телохранитель. Но вы можете себе представить, как мне это неприятно: оскорбляется чувство человеческого достоинства.

– Что же вы делаете на сходках? – спросил Ластов. – Любопытно бы, право, побывать на одной из них.

– Зачем же дело стало? Побывайте. Вот хоть бы сегодня… Вы вечером свободны?

– Свободен.

– Так приезжайте без церемоний. Мы собираемся нынче у Чекмарева. Живет он на Выборгской, по такой-то улице, дом такого-то.

– Но, может, я стесню?

– О, нет, я предупрежу. Может статься, удастся таким образом втянуть вас опять понемногу в наше общество. Послушайте, Лев Ильич, признайтесь: зачем вы корчите из себя такого заморского зверя, показываетесь в людях чуть ли не за деньги?

– Во-первых, Надежда Николаевна, я серьезно занят своей магистерской диссертацией…

– Ну, это не отговорка.

Не с утра же до ночи корпеть вам над диссертацией. Во-вторых?

– Во-вторых – я боюсь вас.

– Что, что такое? – засмеялась студентка. – Чем же я так настращала вас?

– Это тайна.

– Нет уж, договаривайте. Знаете поговорку: что замахнулся – что ударил?

– Видите ли… Я расскажу вам притчу:

Es klingt so suss, es klingt so trub![1 - Это звучит так сладостно, это звучит так печально! (нем.)].

Начинается она, как всегда, тем, что

Ein Jiingling liebte ein Madchen.

[2 - Молодой человек любил девушку. (нем.)].

Ho Madchen привыкла в родительском доме к роскоши и к холе, а в кармане Tiingling'a ветры гуляли. Со временем же он надеялся сдать экзамен на магистра, на доктора и приобрести профессорскую кафедру. Вот и дал он себе зарок избегать Madchen, покуда не обеспечит своего существования.

– Какой же он чудак, ваш Jiingling, – проговорила не подымая глаз, Наденька. – Как будто нельзя видеться и до брака?

– То-то, что нет.

Он убедился, что, бывая слишком часто в ее очаровательном обществе, пожалуй, не устоит: пораньше времени предложит ей руку и ногу.

– А кто ж сказал вам, что она примет их? – рассмеялась, краснея, студентка.

– Никто не говорил. Но ведь может же статься? На грех мастера нет.

– Вы, Лев Ильич, уже чересчур заняты собою. Любить меня я, разумеется, никому не могу запретить, любите, если хотите, это уж ваше дело.