Нравы московских девственных улиц

Нравы московских девственных улиц

Александр Иванович Левитов

«Иван Сизой матушке Москве белокаменной, по долгом странствовании вне ее, здравия желает, всем ее широким четырем сторонам низкий поклон отдает.

Год с лишком шатался я по разным местам, а все нигде не видал того, что я так люблю в Москве, – это ее глухих, отдаленных от центра города улиц, которые давно как-то назвал девственными, с их, так влекущей к себе сердце мое, поразительной и своеобразною бедностью…»

Александр Иванович Левитов

Нравы московских девственных улиц[1 - Печатается по изданию: «Жизнь московских закоулков», изд.

3-е. М., 1875, с. 294—324. Впервые опубликовано в журнале «Московские губернские ведомости», 1864 (неофициальная часть), NoNo 4 и 5, за подписью Иван Сизой, с подзаголовком «Очерки» и эпиграфом:По Москве девка гуляла,Красоту теряла,Красоту она теряла,В острог жить попала!..Из народной песни.Перепечатывалось также в прижизненных сборниках: «Московские норы и трущобы», т. II. СПб., 1866; «Московские норы и трущобы», изд. 2-е. Спб., 1869.При переизданиях очерк подвергся незначительной переработке.]

Писано, памятуя о погибающем друге.

I

Иван Сизой матушке Москве белокаменной, по долгом странствовании вне ее, здравия желает, всем ее широким четырем сторонам низкий поклон отдает.

Год с лишком шатался я по разным местам, а все нигде не видал того, что я так люблю в Москве, – это ее глухих, отдаленных от центра города улиц, которые давно как-то назвал девственными, с их, так влекущей к себе сердце мое, поразительной и своеобразною бедностью.

Конечно, этого добра, то есть бедности, нам не занимать стать, и, как я сказал уже, больше года шатаясь по деревням и селам, по городам и красным пригородам, я имел-таки немало случаев видеть голод и холод в мещанских хороминах, молчаливое и безустанно работающее уныние в мужицких избах; но это что же за бедность? Лица не московские, пораженные этою болезнью, не живые лица, а как бы каменные статуи, изображающие собою беспредельное горе, и я только плачу втихомолку, когда такая статуя окинет меня своими впалыми, без малейшего признака слез, глазами.

Плачу, говорю, и вместе с тем глубоко страдаю от той нравственной боли, которою всегда уязвляют мою душу эти глаза, ибо в них мои собственные глаза имеют способность читать такого рода красноречивую вещь:

– Ты, брат, тово, не гляди лучше на меня, – мне и без тебя тошно. Мало ты мне, друг, утехи своим гляденьем даешь.