Где золотое, там и белое

Я мелкая пыль – как меня ни гони,

забьюсь под рукав и усну.

Вокруг происходят великие дни,

на шее сжимается снуд.

То катятся к чёрту, то лезут наверх,

то песнь хоровую поют.

А я только снег, только снег, только снег,

лечу потихоньку, клюю.

А я только шорох, я только вода,

стиральный/зубной порошок.

(Великая Песня Большого Труда

звучит и звучит поперёк.)

«Нас очень много – пишущих и длящих…»

Нас очень много – пишущих и длящих,

впадающих в верлибр или в немилость.

– Ах, Машенька, была ли настоящей?

– Ах, Петенька, конечно, я приснилась.

Проходим незнакомцами смешными,

качаясь на вер?вке бельевой.

– Ах, Дашенька, осталось только имя.

– Ах, Фёдор, не осталось ничего.

И букли, и турнюр, и гимнаст?рка —

ничто не изменяет, вс? искрит.

– Ах, Полинька, вы ждали слишком долго.

– Ах, Всеволод, оставьте ваш иприт.

Нас очень много.

В этом ли причина

неузнавания – хоть вейся, хоть лютуй.

– А если буквы – поезд журавлиный.

– А если тело – только поцелуй.

«Я слишком т?плая, я слишком ножевая…»

Я слишком т?плая, я слишком ножевая,

по мне бежит водица дождевая,

по мне ид?т бровастый пионер

и галстуком расчерчивает сквер.

Я слишком земляная, плоть от пыли,

я помню всех, кого недолюбили,

их лица отражаются в мо?м,

а я дрожу, как вязкий водо?м.

А я плетусь кореньями Толстого —

до скорого, до четверти шестого,

почтовые, товарные – впер?д.

Я там была, где не был мой народ.

Я там была – а вынырнула рядом,

я камбала с глазницами снаряда.

Я т?плая – угля не сосчитать.

Я зайчика отправилась искать.

«Жизнь проснётся…»

Жизнь проснётся,

жизнь качнётся,

улыбнётся и застынет,

оттого и остаёмся

есть смородину с куста.

По обоям бродят тени,

что-то ищут в аспирине,

освещают беглым жаром

карантинные места.

В магазине – глухо, глухо.

В переходе – глухо, глухо.

В телефоне – глухо, глухо.

Ловят пальцы потолок.

Жизнь качнётся в коридоре

тонкой розовой старухой.

Жизнь оставит жёлтым бёдрам

лишь резинку от чулок.

Да и мы просить не станем.

Да и мы прощать не будем.

В наших призрачных кроватях

спят нездешние жильцы.

Разве что заплачет краской

нарисованная Мати,

разве что укроют зубы

золотые леденцы.

«Ты хотела двадцатые?…»

Ты хотела двадцатые?

Вот двадцатые:

пожелтевшие лица на Беговой.