Хорошо забытое

Не унять предотлетной дрожи

и невыделанной души…

Жженным запахом млечной кожи,

затянув ремешок, дыши.

«В прекрасном прошлом было всяко…»

В прекрасном прошлом было всяко:

и обожаемая мной,

убитая ментом, собака,

что стала «болью головной».

И первая, в двенадцать с чем-то,

неразделенная любовь,

что рвется, будто кинолента,

надеждой склеенная вновь.

И утренний туман над Пиной,

и в небе аистов следы,

и тихий свет радиоактивной,

зашкаливающей руды.

Прекрасны тающие стаи

и перистые облака,

где, слава Богу, мы не стали

прекрасным будущим пока.

Элегия

Селедками в бочке трамвая

мы ехали – шепот и крик!

А время, снежинками тая,

нам капало за воротник.

Дыша табаком, перегаром,

в замерзшее глядя окно,

мы знали, что это недаром,

с неведением заодно.

Мы ехали на 23-м;

а, может быть, едем еще

всю ночь и никак не приедем —

нам холодно и горячо.

Я мертвый, и ты не живая,

и звездный пожар над Москвой.

И только водитель трамвая

все время вертел головой.

«Страшнее подвала я в жизни не знал ничего…»

Страшнее подвала я в жизни не знал ничего:

«Сходи за картошкой, сынок». Не признаешься ведь.

Убожество личное и темноты божество,

где бомбоубежища дверь зарычит, как медведь.

Разбитой – вовек не забудется! – лампочки хруст,

и холод подвальный лица моего супротив,

и, чтоб не лишиться остатка отсутствия чувств,

насвистывал из «Мушкетеров» игривый мотив.

Дорога туда и обратно – каких-нибудь пять

минут, даже меньше, а страха – на целую жизнь.

«Сходи за картошкой, сынок…» Я в подвале опять.

Не дрейфь, поседевший старик! Из последних держись!

«На поминках пьется, как нигде…»

На поминках пьется, как нигде,

как ни с кем уже и никогда.

Борода склонилась к бороде:

жатва скорби, памяти страда.

Ну, давай, не чокаясь. Давай.

Царствие Небесное. Ага.

За окном прогромыхал трамвай,

и запела за окном пурга.

Запоем и мы про ямщика,

с болью не своей накоротке,

и прижмется мокрая щека

к мокрой нафталиновой щеке.

А потом – прогулки по воде,

а потом – над головой вода.

На поминках пьется, как нигде,

как ни с кем уже и никогда.