Раннее позднее

У Чехова

В Лопасне налево, дубовым леском,

и через овраги по рыжим застрехам —

к грачиным баракам, к собравшейся в ком

деревне, где скажут, что помнится Чехов.

Молчановский вальс погружается в сад,

им вишня полна и крыжовенный кустик,

и дышится как-то, как здесь говорят,

лукавинкой чеховской, чеховской грустью.

А дом небольшой окружили поля

тяжелою, кислою, русскою глиной,

где сыплют свое серебро тополя

по вязким дорогам, где к воплям грачиным

привыкли давно, где нелегкой судьбой

кого удивишь.

Где небо, как чайка, плывет за тобой

до самой Оки да и замертво в осень

бросается…

И, опустевшая, вдруг

застынет природа, как перед разладом,

и в высь безысходную двинется стук

того топора по вишневому саду!

И в ночь выплывает в пустой небосклон

все тот же по-жуковски месяц двугорбый,

и кажется, будто бы мир повторен

и в чеховской вере, и в чеховской скорби…

О мой человек, о скупой адресат

палаты, не знаю которой по счету,

давай мы насадим такой же вот сад

и будем работать! И будем работать!

Ямбы

(по пушкинским вехам)

1.

(1825 года июля 19 дня)

Я помню чудное мгновенье…

    А.С.Пушкин

Бич жандармов, бог студентов,

Желчь мужей, услада жен…

    М.

Аллея Керн…

А в Петербурге в зиму

едва знаком, средь светской голытьбы

ощупал взглядом и промчался мимо —

курчавый дьявол, баловень судьбы.

Прошло шесть лет…

– Вы все такой же пылкий.

– Вы так же и красива, и строга.

– Вам надо быть серьезней.

– Чтобы в ссылке

мужьям придворным не дарить рога?

Аллея Керн…

– Пойдемте, Аня, к дому, —

и локоть сжал, рвя слов гнилую нить.

– А что так, Саша?

– Принесет знакомых – уж вечер.

Не дадут договорить.

И думают…

Она: «Мне здесь опасно

остаться долго… Пусть, скажу – больна.»

Он: «Боже, боже! как она прекрасна!

Да жаль, что генеральская жена.»

Вслух:

– Тетушка все сердится немного?

– Да, кружится в хозяйственном чаду.