Преломленное время

Женя эмоционально начал рассказывать, что взял таксу еще щенком у одного знакомого. Поначалу он был нормальным, но подрастал щенок, и стала расти борода. Видимо, в процесс вмешался какой-то терьер.

? Клянусь, выгуливаю по ночам! Стремно с таким чудом показываться днем. Верну назад хозяину и морду еще набью, ? грозился Женя. Он был из тех, кому только дай повод.

Наконец все-таки приняв по первой и закусив, Череп сказал:

? Женя, успокойся, есть выход.

? Какой еще выход? ? не унимался Женя.

? Бритва есть?

? Есть!

? Тащи, будем брить, ? решительно произнес Вова.

Представив, как мы мылим бороду и бреем таксу, я разразился смехом. Через секунду включились и Женя с Черепом. Смех стоял такой, что подпрыгивала сковорода на столе. А такса, почуяв неладное, убежала в спальню.

Да, природа не ошибается, потому что у нее есть свои варианты. С тех пор утекло много воды. Я жил в Питере, когда с малой Родины позвонили и сообщили, что Черепа больше нет. Отметив свой 48-й день рождения, через три дня он умер.

Сердце.

Жаль, что не нашлось никого, кто бы навестил и подлечил.

Деревенские мотивы

Ребенком, приезжая на лето в деревню, я радовался больше всех моих двоюродных братьев и сестер, которых у меня было не мало. Хотя, наверное, не следовало, потому как и доставалось мне больше всех остальных. Других за все лето не то что не поругают, плохого слова им не скажут. Мне же прилетало по-разному и отовсюду.

Больше всех старался мой дед. С тем, что попадало ему под руку, он, как скульптор, делал из меня человека, отсекая все лишнее.

Любил я тогда своего деда? Нет. Уважал, боялся? Да. Любил ли меня дед? Наверное. Он иногда разговаривал со мной, как со всеми остальными, но это продолжалось недолго благодаря моим усилиям.

В 11 лет дед дал мне прозвище «цыган малай», что в переводе с татарского означает «цыганский сын». Нет, я ? не подкидыш, и родители мои – не цыгане. И черноты во мне не больше, чем у всех моих родственников. Это означало другое…

Случалось, я подбивал старших братьев и сестер на какое-нибудь дело, а они, не особо сопротивляясь, соглашались.

Но потом оказывалось, что делать это было нельзя категорически. И крайним оказывался я, зачинщик. Нет, меня никто не сдавал. И даже осознание того, что мне в очередной раз прилетит, не могло заставить меня замолчать и отказаться от моей правды.

Иногда, зная, что в доме деда меня не ждет теплый прием, я оставался ночевать у родственников.