Кирилл

Своей рассудительностью я успокаивал брата и восстанавливал в его душе кратковременную гармонию, которую он в следующую минуту готов был разрушить новой непредсказуемой выходкой.

***

Сегодня никто не может сказать наверняка, когда я научился читать: отец утверждает, в три с половиной года, мать говорит – в четыре; точно так же по сей день неизвестно, кто именно обучил меня складывать буквы в слова. В один прекрасный день мама пришла за нами в детский сад, и перед ее изумленным взором предстала чудная картина: я сидел, окруженный зачарованными одногруппниками, и, выразительно интонируя предложения, читал им волшебную историю про Золушку.

Кирилл же на глазах у детей вдохновенно выполнял пластические этюды, на ходу иллюстрируя сказку: он как раз изображал превращение тыквы в карету, в которой Синдерелла отправится на бал.

Потрясенная мать спросила у воспитательницы, что значит это представление. Вечно занятая работой и домашним хозяйством, она даже не догадывалась, что один из ее сыновей умеет читать, а второй с удовольствием выпендривается перед публикой, создавая потешные сценические образы.

Пожав плечами, воспитательница сказала, что в детсаде о близнецах-вундеркиндах уже давно ходит звездная молва и странно, что родители не знают о талантах собственных детей. Маман сокрушенно покачала головой: мол, их двоих бы накормить досыта да одеть худо-бедно, вот и кручусь весь день как белка в колесе, где уж тут замечать и развивать природные дарования отпрысков – пусть этим воспитатели занимаются, они в педагогике куда больше смыслят.

Действительно, родителям не было никакого дела до нашего внутреннего мира, да и не очень-то он их, рабоче-крестьянских потомков, интересовал: тонкие сферы духа были для них несусветной чушью, фантазиями буржуев-бездельников, которые «только и делают что с жиру бесятся». Наши с Кириллом создатели воспринимали жизнь сугубо материально, как череду трудовых будней, и цель существования усматривали в непрерывном добывании хлеба насущного, политого праведным потом.

Ну, может быть, иногда не совсем праведным: наша мамочка, заведовавшая складом центрального универмага, допускала легкие отклонения в образе советского труженика. Она любила приговаривать: «Хлеб и книги воровать не грешно», по вечерам устало выкладывая на стол дефицитные чешские колготки и ароматные куски импортного туалетного мыла, что тайком уносила с работы.