Клуша

 – Другие вон на дискотеки, в рестораны ходят, замуж уже повыходили, детей вон рожают, а она все сидит. И на что мне такое наказание!

Вероника лишь привычно рассеянно улыбалась, а иногда вставала с дивана в своей комнате, где она обычно лежала с книжкой, подходила к матери и приласкивалась – как в детстве обнимала ее за шею и прижималась щекой к жестким материнским волосам. Когда-то блестяще-черные, волосы матери теперь потускнели и посерели, но сохранили все тот же запах – родной, любимый с детства запах шампуня и легкий душок простокваши, которой мать по деревенской привычке всегда смазывала голову перед помывкой.

– Ладно, уж, не подлизывайся, – сдавалась мать и вздыхала, но от вероникиных объятий не уворачивалась.

На другой день после выпускного Вероника уже стояла на перроне с нелепым стареньким чемоданом, с которым когда-то приехала в город из деревни ее мать. В той же широкополой шляпе, новой ситцевой юбке в горошек, нарядной белой блузке и новеньких, только из магазина белых босоножках на маленьком изящном каблучке, она была одновременно хорошенькой и удивительно немодной.

Вокруг на перроне шумели и суетились такие же, как и она, курортники, поджидающие анапский поезд – девушки в ярких топах с открытыми животами и сверкающими в молодых пупках камешками, молодые люди в кожаных шлепанцах и модных солнечных очках.

Она вернулась через двадцать два дня, все с той же блуждающей улыбкой на лице, и на нетерпеливые расспросы матери «ну, что?», «ну, как?» отвечала довольно невнятно.

Да, море теплое, нет, вода не грязная. Да, дом отдыха прекрасный, соседка по комнате замечательная. Да, ей все понравилось. Так и не вытянув из Вероники никаких подробностей, мать в сердцах махнула рукой:

– Клуша ты!

А через пять месяцев, когда Вероника уже работала в библиотеке, она вдруг призналась матери, что беременна. Мать в немом изумлении уставилась на ее начавший раздуваться живот:

– Шутишь?

Но Вероника не шутила, и на громкие вопли матери терпеливо объяснила, что отец ребенка приехал откуда-то с Севера, встретились они в Анапе, виделись всего три раза, фамилии его она не знает, и адреса его у нее нет.

Напрасно мать пыталась выпытать у нее хоть что-то криком – Вероника была непробиваема. Она сидела над чашкой чая, привычно рассеянно смотрела словно бы сквозь стену и немного встрепенулась лишь тогда, когда мать заикнулась об аборте.

– Нет-нет, что ты, мама, никакого аборта я делать не стану, – тихо пролепетала она.