Influenza. Лирика

И лицо породистой лошади.

Батюшков

И между всяких прочих

каурых и гнедых

рождался дивный почерк

российских пристяжных.

День ставил ногу в стремя,

рассказывал взахлёб,

опережая время,

переходя в галоп.

День умирал нелепо,

тянул и долго гас,

уже при свете слепок,

при подвиге рассказ.

Невыносимый прочерк,

не выявленный стих.

Не явленных пророчеств

колокола живых.

Рубцов

Две родины в одну слились;

погоста тень, мазута слизь.

До звука смертного сопрано

равнины даль и неба высь,

щемящье, сучье слово жизнь.

И органично и органно.

***

По лужам ласточкой раскрытою скользит,

во взгляде влажный блеск, зовущая истома.

В её руках парящий дождевик.

Раздвоенный язык в раскатах грома.

***

И у виселицы последнее желание,

и у зрителя великодушие ложное.

И поэзия – крови переливание

из пустого в порожнее.

***

Всё прекрасно в ложном начале —

вера, юность, отчаянье.

И брусчатка, что вниз к реке

как зерно в хранилище сыплется,

стёрла угол на каблуке.

Время поло. Ничто не движется.

Только взгляд ленивый скользит,

не вникая в превратности зеркала,

что растянутостью исковеркано,

а не рожей. Поздний транзит.

Та же улица, мршавость дома,

под лопаткой удушья истома.

И отсутствие матерных слов

на зашлёпанном краской заборе.

Тот же сумрак и сырость углов,

стоит лишь развести шторы.

***

И разговор о жизни точится

о разговорец уже о здоровье;

и за пазухой у подруги – бессонница,

овощи и молоко коровье.

А небо безмолвно, и, значит, безбожно,

и, значит, не договориться;

и, значит, проще: случиться не позже

вчера, чтоб сегодня ничему не случиться.

Так как время, теряя нить сюжета,

кружит кругами вороньей стаи.

И тело наполовину уже в предметах,

отдающих тепло свет принимая.

И венок желаний, дурную бесконечность

какого-то Дантова круга,

разумней использовать в качестве подсвечника

ночью, когда порвёт провода вьюга.

***

Зачав от ветреной погоды,

как песня от воздуха птичьей свирели,

поздняя осень, женщина после родов,

обнищавшая в теле,

уже равнодушна к ветрам

и холодна в постели.

Хозяйка прямо с утра

янтарную кровь в бутыли

разливает. В штакетнике не хватает ребра

ещё со дня сотворения мира

послевоенного, с тех пор, когда

рассветы в Киеве не бомбят в четыре

по московскому.