F20.Боль

Одевался тихо, чтобы мама не услышала, а на прощание до меня донеслось:

– Что, с отцом не хочешь встречаться? Стыдно?!

«Да пошли вы все!», – и эти слова остались невысказанными.

Неровно шагая к остановке транспорта, зло бормотал себе под нос «Сдохни, падла, сдохни, сука!» Как будто меня пытались поставить ребенком в угол, но смерти я желал себе.

С яростью достал студенческий билет и начал его рвать на кусочки, настолько мелкие, насколько могли осилить его корку замерзающие пальцы. Обрывки я выбрасывал порциями через каждые десять-пятнадцать шагов.

«Завтра, завтра», – принял я решение покончить с собой. Ожидая маршрутку, курил непрерывно, подпитывая тошнотой внутреннее бешенство, которое потребовало разорвать ещё и зачетную книжку. Изорвал её крупными кусками, весь этот мусор положил в сугроб и утопил в нём ногой, набросав затем ботинком в образовавшуюся ямку снега.

Ненадолго полегчало, ибо с собой-студентом уже покончено. В дороге решил броситься с моста на замерзшую реку.

Это было мое первое доведенное до выбора способа суицидальное решение.

Разговаривать с братом совсем не хотелось, был упрямо и неадекватно молчалив. Расположился за кухонным столом и начал писать. «Писарь», – пошутил брат и ушел к себе в комнату. Два часа боль и слезы переливались мною из пустого в порожнее, то и дело переворачивалась магнитная кассета Черного Обелиска.

Я писал письмо Даше, я в то время писал ей по три раза на неделе. Получился прощальный возглас, болезненный и отчаянный.

В голове крутились её слова «Да делай с собой, что хочешь. Мне все равно. Твоя жизнь».

«Моя жизнь», – поставил я вместо подписи в низу последнего листа и подпер руками возбужденную и побежденную голову, в которой уже ничего целого от той жизни не осталось.

– Покурим? – предложил брат, заметив, что я остановился.

– Покурим напоследок, – ответил я наигранно и прихватил на улицу листы своего письма.

– Что ты там пишешь?

– Да ничего уже Гоголь не пишет, всё сгорело, – театрально произнес я и поджег бумагу в руке.

Когда последний выпущенный пальцами уголок письма сворачивался в воздухе сажей, противно залаяла цепная псина.

– Тише, Гоголь, всё в порядке, – пошутил я с интонацией одной из прослушанных на кухне песен.

Брат ухмыльнулся, узнав мотив.

– Я спать пойду, – сказал я ему, зевая от дикой усталости, и вошел в дом.

Раздеваться сил не было, лег прямо в одежде, но уснуть долго не мог.