Аромат крови

Прислали к нам от сыскной полиции, надежды возлагали. А он что? Пустое место. И хуже того: дерзок с начальством, невоздержан во мнениях, выскочка и недоучка, даром что коллежский секретарь. Стыдно сказать: чиновник для особых поручений. Да и что за вид: ни подтянутости, ни молодцеватости, рыхлый какой-то, чуть не толстяк, а всего-то двадцать три годочка, что же из него будет! Как станет носить гордое имя чиновника полиции? Маменькин сынок, одним словом. Только болтать горазд. Служит у нас меньше года и ничего не сделал, у коллег авторитета не заслужил.

Гнать таких надо каленой метлой. Уж поверьте, у меня глаз опытный.

Нечасто полиция яростно рвет в клочья честь мундира. Данонкин заинтересовался:

– И кто же эта паршивая овца в отборной полицейской стае?

Савелий Игнатьевич, разгоряченный тирадой, выплюнул с языка ненавистное имя, как раскаленный свинец.

Не поверив ушам своим, Данонкин переспросил. Но Желудь упорно стоял на своем.

– Этого не может быть! – отмахнулся репортер. – Я слышал в редакции: это умный и талантливый сыщик, очень дельный, хоть он молодой.

О нем идет добрая слава. Мне рассказывали: раскрыл несколько запутанных преступлений. Как же вы говорите, что…

– Ложь, – обрубил пристав. – Сплетни и домыслы. Никакой он не сыщик, это звание заслужить нужно. Юнец желторотый. Мелкий прохвост. Присвоил себе чужие заслуги и доволен.

Горестное выражение на холеном личике подполковника не оставляло сомнений, кого именно так обидели. Новые ужасы о «мелком прохвосте» готовы были, казалось, явиться на свет, но тут Желудь приметил во тьме шатающуюся фигуру.

Все силы были брошены на защиту порядка. Кажется, в этот раз удача обрела черты подгулявшего артельщика.

Данонкин обещал присоединиться к показательной расправе чуть позже, сам же приблизился к исчадию ада, все еще мирно изучавшему афишки, и с некоторым сомнением спросил:

– Прошу прощения, вы господин Ванзаров?

Во тьме улицы различить детали сложно, но выдающиеся кошачьи усы нарисовались несомненно. Репортер невольно оценил: юноша, быть может, и ленив, но уж не дурак – точно.

Во всяком случае, по первому впечатлению. Взгляд его словно проникал внутрь человека, обладая необычайной силой. Казалось, он быстро исследует характер, вынося точные заключения. Было много в нем намешано всякого: и проницательности, и цинизма, и (не по годам) серьезности, и какого-то детского, почти наивного простодушия. А еще, быть может, того, что стыдливо называют «обаянием благородства».