Мыслю – следовательно, существую

По хмурому тону своего начальника и серым лицам его гостей Дорохов понял, что случилось что-то очень и очень неприятное. Он торопливо прошел к указанному ему месту и, усевшись поудобней, всем своим видом стал показывать, что готов внимательно выслушать всё, что ему скажут.

– Вот наш лучший сотрудник, старший комиссар Дорохов Геннадий Валентинович, – представил Гордон своего подчинённого. Затем он обратился уже к Дорохову – Комиссар, это майор Нахалетов, а это Фридрих Вайс.

– Генерал, – кивнул головой полицейский, давая понять, что узнал его.

– В отставке, – добавил старик. – Сейчас я просто консультант.

– Гена, выслушай этих людей как можно внимательней, дело действительно очень серьёзное.

– Да, именно так, комиссар, – взял слово отставной генерал, слегка повернув изборожденное морщинами лицо к Дорохову.

Гости Ростерчера говорили попеременно: в основном слышался голос Вайса, но иногда тот кивал майору, и Нахалетов подробно рассказывал о деталях, в которых был более осведомлён, чем старик.

Комиссар слушал внимательно, при этом успевая проглядывать глазами проецируемую на сетчатку информацию о генерале и всплывающие инфосферные гиперссылки на термины, которыми периодически пользовались военные. Обрабатывать поток данные ему помогали мозговые имплантаты – вещь нынче вышедшая из моды но всё ещё незаменимая для людей, чья профессия не всегда даёт возможность подключиться к вычислительным мощностям интеллектуальных компьютеров.

О том, что впереди ждёт много головной боли, Геннадий догадался уже после того, как выудил дополнительную информацию об отставном генерале. Вайс до происшествия на Шат’рэ был значительной фигурой не только в армии, но и почти наравне с маршалом представляя военных в Мировом Совете. Хотя многие детали досье оказались закрыты даже для комиссара с его уровнем допуска, удалось понять, что Фридрих последние пятьдесят лет занимался «угрозами неопределённого генезиса».

Уже это порождало нехорошее предчувствие. Но дальше всё стало только серьёзней.

Строго говоря, в начале двадцать пятого века дел у армии почти не осталось. Человечество не воевало больше ста лет и на горизонте не виделось причин, способных в корне изменить ситуацию.