Флакон смерти №5

Да, вероятно, даже больше, чем ссоры и последующего долгосрочного разлада с отцом, быть может, длиной в целую жизнь, она опасалась именно этого: что у нее не хватит ни мужества, ни целеустремленности, чтобы бороться за осуществление своей мечты, и она привычно, как и все эти годы, поплывет по течению…

Но бороться за что?

Ну да, вместо медицины может быть что-то, связанное с языками, к которым у нее была большая предрасположенность, или журналистика.

Или что-то совершенно иное!

В этом-то и беда: спроси ее отец, она, двадцатилетняя серьезная девица из местного «высшего общества», увлеченная, быть может, вовсе и не Достоевским, а Пелевиным, знавшая наизусть драмы Шекспира, поэзию Бродского и прозу Набокова, и сама не могла бы точно сказать, чего она хочет.

Ужас заключался в том, что она без запинки могла выложить, чего она точно не хочет: учиться в меде, хотя все идет без сучка без задоринки, становиться врачом, заканчивать местный, пусть и провинциальный, но по российским масштабам один из наиболее престижных лечебных факультетов страны.

Не хочет, как мама и отец, оставаться работать на одной из кафедр, защищать сначала кандидатскую, а затем и докторскую, уходить в науку, делать солидную академическую карьеру, поднимаясь все выше и выше по ступенькам вверх и становясь сначала доцентом, а потом и профессором, заведующей кафедрой, деканом…

Не хочет, в конце концов, выходить замуж за Павлика, молодого человека, приятного во всех отношениях, такого перспективного, и к тому же сына лучшего друга отца и его коллеги по научному сообществу, а также внука бывшего ректора меда.

За вне всяких сомнений будущего доктора медицинских наук, профессора, наверное, даже академика, как и его отец, и, кто знает, ректора меда или крупного чиновника в областном министерстве здравоохранения, как дед.

А то и в московском министерстве!

Нет, ни при каких обстоятельствах и ни за какие коврижки она за Павлика не хочет!

И если бы в ситуации с Павликом отец, скрипя зубами и скрепя сердце, еще мог принять ее сторону, ведь любви, в конце концов, не прикажешь, да к тому же имелись еще и другие отпрыски известных врачей, то ее отказ продолжать образование в меде и идти по стопам самого отца и покойной мамы Игорь Борисович принял бы в штыки и никогда бы ей не простил.

И никогда так и означало: никогда. Ни сейчас, ни год спустя, ни десять, ни сто девяносто семь.

Ну да, она элементарно боялась, являясь трусихой.