Исида

Ох, как он тогда ошибался…

К своим двадцати трём годам Карельников уже успел написать несколько десятков картин, большинство из которых уничтожали и без того скудное пространство его квартиры. Однако всё же, что-то и продавалось. Правда этих денег, увы, едва хватало на бумагу, оплату половины стоимости снимаемой квартиры и на ужин, утолявший его голод всего на несколько часов. Свои уличные выставки, Николай Всеволодович организовывал сам, ввиду крайней необходимости заполнения своих карманов шуршащими купюрами.

Не целесообразно будет огорчаться, рассматривая в молодом художнике сухую серость коммерции. Он писал, писал вопреки неудачам, писал, не смотря на бездушных ценителей искусства проходящих мимо. И совсем не так, какие были у него в знакомых, художники, не притрагивающиеся к кисти до тех пор, пока не продадут написанного. Он писал, словно его что-то жгло изнутри, не давая уснуть затмевая любые неурядицы жизни летающие крикливыми воронами над головой, всё заставляя художника вновь разводить палитру вглядываясь в белоснежный холст. И этот синий пламень, тот самый, так палящий его душу вовсе не был правящей рукою и проведением на пути просвещения. Все года осознанного существования это «что-то» требовало от художника самовыражения. Сказать, что Николай Всеволодович был человеком импульсивным, было бы не верно, хотя давая по тянущимся рукам старому, доброму лукавству… Во время работы над очередной картиной из жизни города N*, пару раз к ряду он таки брался за конвертный резак, при непреодолимом желании перевести уже им созданное. За всем тем остывал, начиная любоваться изяществом собственной кисти, клал нож рядом с пышным фикусом и продолжал работу. Эти всплески его внутреннего Я, наверное, единственное, что не поддавалось контролю.

Работалось ему всегда, как свет горит, просто и непринуждённо. Ежели он наблюдал сходство между сюжетами своих картин, он тотчас же (несомненно, припомнив при этом Шекспира) изменял или добавлял определённое количество незначительных на первый взгляд деталей и представлял миру совершенное искусство.

Лучше всего Николаю Всеволодовичу писалось под музыку, что часто и непрерывно разливалась по другую сторону квартирной стены у пожилого музыканта, о ком уже поминалось несколько ранее. Художник без устали любил эти минуты. Рука сама находила нужные тропы по бездонному холсту, словно танцуя под венский вальс Шопена, так полюбившийся Николаю.