Сад брошенных женщин. Стихи, верлибры

приятно напихать снега за шиворот орущему другу

или самому ощутить белоснежную фыркающую оплеуху.

вечерние огни светофоров и реклам жадно глотают

вальсирующие хлопья слепоты

напомаженными ртами,

оставляют губную помаду на снежинках,

как на краях бокалов.

и в длинных, точно английские луки, лужах

тритоны зазеркалья замерли и покрылись коркой.

реальность временно закрыта на карантин.

улицы, как параши, присыпаны сказочной хлоркой.

узорная катаракта разрастается

во всех глазах-окнах,

и низкое серое небо обшито пенопластом,

и самолет прожигает в нем ровную ядовитую линию,

как сигаретным окурком.

«тьма сгущалась наискосок…»

тьма сгущалась наискосок,

будто кто-то играл каприччио паганини на скрипке

без струн, без лакированных хрящей,

без рук и без смычка —

на одном вибрирующем сгустке теней.

и хотелось подойти к раскрытому окну

и выхватить голыми руками кусок синего неба,

ослепительного, остывающего.

антивечер.

антимотылек летит на свет антисвечи,

в комнатах всё вывернуто наизнанку:

вывернуты зеркала – внутренности зеркального карпа.

шторы, будто кони,

пьют светящуюся пыль у сонного водопоя,

и так тихо, что скулящий звук телевизора этажом ниже

просачивается сквозь тишину – звуковой кровью

сквозь бетонные распаренные бинты.

«рассвет стерильным солнечным ланцетом…»

рассвет стерильным солнечным ланцетом

вскрыл птичий нарыв в кронах каштанов.

весна, как скрипичный концерт с мокрыми смычками,

покрытыми листьями, лепестками, жуками

в самом разгаре, развизге.

и раздавленная гроздь сирени

цвета мятых шпаргалок по физике

валяется под ногами,

и ты обживаешься в моих объятиях на скамейке,

тихо скребешься и ежишься.

хорошенькие женщины – как мыши:

устраивают гнезда в синих лапах слонов-мужчин,

прогрызают хрящи и винтовые лестницы,

наводят марафет и уют.