Три дня

Глядя вслед ей, мельник подумал:

«Был бы я моложе, не щеголяла бы эдак-то! Я б тебя застегнул на все крючки…»

С устатку у него ломило кости и тело обняла разымчивая лень. Надо бы посмотреть, что делает сын, но старик вытянул ноги, опёрся спиною о стену и, полузакрыв глаза, глубоко вдыхал тёплый воздух, густо насыщенный запахами смол, трав и навоза.

– Сто-ой! – покрикивал Левон, управляясь с лошадью. В тишине чётко стучал молоток по шляпкам гвоздей, на реке гулко ботали вальки[1 - Длинные, плоские, слегка выгнутые, по одной стороне ребристые бруски с рукояткой для катания белья на скалке, для выбивания его при стирке, обычно у берега, в текучей воде – Ред.

], где-то на плотине звенела светлым звоном струя воды. За селом, над лесами, полнеба обнял багровый пожар заката, земля дышала пахучей жарой; река и село покраснели в лучах солнца, а кудрявые гривы лесов поднимались к небу, как тёмные тучи благоуханного дыма.

Ой, девицы-девушки-и-ой!

– поёт Дарья высоким голосом.

– Левон! – слышен негромкий молодой голос.

– Ай?

– Али отец приехал?

– Ну да!

– Что ж ты не сказал, лысый?

– А сам-от не слышишь?

Не ходите о?полночь, э-эй!

– заунывно тянет Дарья.

«Хорошо дома!» – думал Назаров в тишине и мире вечера, окидывая широким взглядом землю, на десятки вёрст вокруг знакомую ему. Она вставала в памяти его круглая, как блюдо, полно и богато отягощённая лесами, деревнями, сёлами, омытая десятками речек и ручьёв, – приятная, ласковая земля.

В самом пупе её стоит его, Фаддея Назарова, мельница, старая, но лучшая в округе, мирно, в почёте проходит налаженная им крепкая, хозяйственная жизнь. И есть кому передать накопленное добро – умные руки примут его…

По лесу, по тёмному-о-о…

«А Дашка напрасно воет!» – подумал старик, кашлянув.

Мысль о работнице тотчас же вызвала другую: «Шибко начал я стареть! Пять-то десятков с семью годами – велико ли время?»

Вышел за ворота сын, кудрявый, со стружками в волосах, с засученными по локоть рукавами, без пояса, коренастый, широкогрудый.

– А я тебя ищу – где, мол, батя?

– Разморило меня.

– Ладно съездил?

– Ничего. Лошадь вон приступает…

Оглянув мокрую, выпачканную тиной и смолой одежду сына, потное скуластое лицо его, он повторил:

– Ничего, хорошо!

Тёмные, немного прищуренные глаза Николая улыбались, – старик не любил эту улыбку.