Вирши левши

В каждой паре по тексту и 60-х, и 90-х годов: это два разных взгляда на мир, который не остался тем же самым. Итак, две разные страны и два различных мироощущения. Но Я-то одно и то же, и душа, как родина, одна на всю жизнь… Видимо, это и есть общий знаменатель или единая точка отсчета, благодаря чему, наверное, сохраняется идентичность лирического эго…

А может быть, и нет?

«Наши стали чужими желания…»

Я не Я.

    Юрий Олеша

Наши стали чужими желания,

и в разброд разбежались мечты,

и в угаре мирской маяты

раздвоеньем грозит подсознание.

Я затеял игру без надежды

слить в одно два подобных лица —

лик румяный святого юнца

и морщины седого невежды.

Нет разгадки во мне двуединства,

не замкнуть на себя тех дней,

где среди тенет и теней

затаились мои бесчинства.

Я себе не тождественно, Боже,

Я в не-Я зашифрует секрет.

«Я» бормочет младенец и дед,

тем же Я именуемый, тоже.

Здесь страницы рифмованных строчек,

перекличка на Я без конца.

Здесь потери потерей лица,

но какое тут Я между точек?

«Мой дядя – милый отрок – воин…»

90/1

Степану Семеновичу Антонову,

погибшему в 20 лет на фронте

Мой дядя – милый отрок – воин,

во имя нас жизнь положил.

С убийцей-веком вставший вровень,

восставший против зла и лжи…

О, как он плакал при прощанье,

когда мы с мамою пришли

с едой – в дорогу – и вещами

теплыми, чтоб не стыли руки, ноги,

чтоб солдатские дороги

прошагал с войной вполне

и не мерз на дне окопа,

был удачлив по судьбе…

Где ты, где ты, дядя Степа,

где поставлен крест тебе?

Не нашлась твоя могила,

сгинула твоя звезда.

Война в сердце угодила,

прямо в сердце, навсегда.

…У стены кремлевской встану,

возле вечного огня,

поклонюсь дяде Степану –

мальчик, ставший старым, я,

поклонюсь всем защитившим,

спасшим родину, меня, мое

детство, юность, зрелость,

мою жизнь, мою родню,

все, что смерть-война хотела

погубить, все, что люблю.