Панк

Панк

Ана Гратесс

Нарочито грубый и неприятный. Кислотная блевотина, красноватые краски окружающей действительности, испражнения и слезы кажущегося освобождения от прошлого – эта гротескная психоделическая греза о чем-то важном, которое болезненное воображение героев пытается скрыть.Содержит нецензурную брань.

Ана Гратесс

Панк

Дыхание поет петлей, конфетти поет диким угаром. Музыка стоит здесь много и все праздничным цветным колпаком накрывает. Роковая птичка делает привычные движение в сторону шумного влажного дыхания – панк перечеркивает странички своего дневника, желая никогда не видеть этих дрянных записей.

Там в кислотных цветах рассказано о чувстве, которое в миру называется любовь. Такая старая помада никогда не ценилась в обиталище, являющимся домом натуральному игольчатому носку на голове: прилично гневливая унылость пьяной красотой сочилась из ртов мохнатых псов – домашних питомцев.

Красным цветом ручка течет, революционными настроениями расплываясь. Дружно бы шагать на праздник в день рождения первого вождя.

Ведь крутая песчинка затесалась между полукружиями солнечных гениев… Что еще можно делать здесь, кроме как поедать собственные экскременты, радужно приговаривая «Еще немного и все прекратится!»

Ирокез шел себе на незваную думу, как тут выродился некий голос:

– Песенкой глупой взвинчивает блестящий металл гвоздя. Горячий хлад теплится в моем вечно грустном сердце. Друг сердечный, если такое здесь существует, помоги расправится с синевой неба, она застилает мой мутный взор.

 – Дряхлая нежить вышла из глухого пролеска. Его яркие набалдашники в голове призывно светились блеском Луны.

– Из помрачения тебе никогда не выйти, сопляк, никакое небо тебе не помеха в достижении горячего льда этой жизни. Ступай себе в заоблачные болота унылой тоски и прихвати с собой мой дневник. Там много боли, тебе оно понравится.

– Ребенок красного восторга, твоя прелесть – мое темное очарование. Могу ли я попросить твое кольчатое солнце сопроводить меня по дороге к многоэтажного эшафоту? – Серое пятно хотело казаться нужным, сопричастным к некой тайне, место которой – самое пекло земляного правосудия.

– Давай, тоска, я помогу, а ты пообещаешь, что этот дымный свет больше никогда тебя не увидит.

– Идет.

Вот и пошли двое: первый, похожий на укол перца взбалмошной молодости и второй больше напоминающий скудный плевок, чем нечто, которое можно прожевать как осмысленную субстанцию.