Письма

Письма

Вячеслав Одаховский

Предназначение может и не открыться человеку. И неизвестно, хорошо это или плохо. Оно как вспышка в темноте. Но иди знай что увидишь…

Содержит нецензурную брань.

Вячеслав Одаховский

Письма

Кличка, это штука особенная. Хорошая кличка высвечивает какие-то потайные грани натуры… дополняет. Наверно предостерегает иногда.

Его называли Мышь. Конечно. может быть из-за имени Михаил. Или небольшого роста. Или манеры двигаться, немного суетливо, может быть даже подобострастно.

Но в закадровой составляющей, а эта часть произношения любой клички, даже более важна чем акустическая, всегда слышалось «Мышонок». Это иногда прорывалось у окружающих его, и как подтверждение этой мысли, никто не замечал вербальный огрех. (Я знал компанию, где все называли друг друга «толстый». Со временем закадровая составляющая стала настолько индивидуальной, что откликался именно тот «толстый» которого звали…)

Лет ему было около двадцати, и служил он в охране следственного изолятора.

Существует негласная практика набора в такие службы, детдомовских детишек. Они из-за отсутствия родственников гораздо восприимчивее, опять же если что, то отцам-командирам отвечать не перед кем…

Стараются выбирать позлее, но бывает и промахиваются. В нашем случае купились видимо на довольно широкие плечи, ну и сильное желание понравиться начальству. Впрочем, до начала событий, описанных ниже, служба Мышонку давалась легко, и все были им довольны.

В тот день он заступил в наряд, и уже через полчаса спокойно расхаживал по коридору с камерами – одиночками.

Еще перед разводом, в курилке, он наполовину пропустил мимо ушей рассказ сержанта о какой то крутой девице, то ли грохнувшей, то ли ранившей сынишку местного авторитета. Истории такие происходили постоянно, так что он научился не обращать на них внимания. Из любопытства он заглянул в камеру, которая до этого дня пустовала. Там на нарах в позе эмбриона лежала девушка. Мышонок отметил про себя что видимо фигура ничё так, ну насколько можно судить отсюда. Потом походил еще по коридору. Опять заглянул. Девушка не сдвинулась ни на миллиметр. Он знал все стадии отчаяния, которые проходили те, кто попадал сюда в первый раз. Видел и слезы, и истерики… Но тут было что-то другое, совсем последнее. Как будто бы она сдалась, и слова у нее кончились… Потому что слова, это хоть какая-то ниточка, стало быть надежда. А её видимо не было. От неё веяло настоящей безысходностью.