Мастер и Воланд

В этой религии ему нравились идеи общечеловеческих ценностей, как «не убий», «не желай чужого имущества», «любовь к ближнему». С приходом власти коммунистов всё это стало уходить из жизни России. Подобные бичевания церкви начались еще год назад. Стали заколачивать двери церквей, сажать в тюрьмы священников; иных расстреливали – за ними по ночам приезжали чекисты на автомобилях и увозили. Больше они домой не возвращались. Просто исчезали. А совсем недавно взорвали два больших храма. Булгаков, как журналист, был там и видел, как рабочие на грузовиках увозят обломки храма.

Люди стали бояться ходить в церковь и молились дома.

В раздумье Булгаков не заметил, как очутился у своей редакции. Это трехэтажное желтого цвета здание, где краска местами осыпалась. Здесь были редакции разных газет и журналов. На первом этаже находилась его редакция «Гудок». Взволнованный, он вошел прямо в кабинет редактора Остроумова – лет пятидесяти, с широкой лысиной. Сев напротив, он начал рассказывать об увиденном на улице Маркса, где комсомольцы глумились над верой православных людей.

И, закончив, твердо заявил:

– Николай Ефимович, позволь, я напишу на эту тему фельетон, уже молчать невозможно, до чего дошли коммунисты. Разве это мыслимо: Дева Мария – это проститутка, блудница. В России уже ничего святого не осталось.

– Без всякого сомнения, это просто безобразие, даже хулиганство. Но оно исходит «сверху». Я уже не раз говорил тебе и другим: я не могу идти против партии. Они не простят мне этого.

Раньше нас защищали товарищи Каменев, Зиновьев – более образованные люди, однако Сталин оказался сильнее и смог их сместить со своих постов в правительстве. Теперь у них мелкие должности. А со Сталиным нужно быть осторожным. Хоть он улыбается всем, но опасен и хитер, ведь даже с могучим Троцким сумел расправиться и сослать его в ссылку в далекий Казахстан. А ведь в первые годы революции авторитет Троцкого был выше, чем у Ленина. Теперь вся власть в руках Сталина, он – наш бог.

– Какой бог, он просто тиран, как все они.

– Ладно, я даю тебе добро на этот фельетон, но пиши об этих безобразиях мягко, как будто ты сомневаешься, это хорошо или плохо. Прикинься эдаким наивным журналистом. Иначе мы не сможем напечатать. Я не хочу, чтоб нашу редакцию закрыли, как и другие, которые не прислушивались к советам товарищей из партии. Я не хочу, чтоб моя семья осталась без куска хлеба и голодала. Мы все в таком положении. Ты – тоже.