Свой чай

Доктор углубился в одну точку и, сжав губы, мерно покачивал головой, а после добавил:

– А что с ним сейчас?

– Дурачок совсем стал, – состроив гримасу, пролепетала санитарка, – он всё время повторяет одно слово – нашёл. – «Что нашёл?», – мы его спрашиваем. А он по-старому.

– Презанимательно… в какой он палате?

– Там, на верхнем этаже в последней.

Незамедлительно доктор Полочкин решил посмотреть на это чудо больницы. Он прошёл по коридорам, в которых зловонно оседали едкие лекарства, словно ими были пропитаны стены, пол и даже лица пациентов.

Местами отходила и падала извёстка. Картина была такая, будто больницу только что встряхнули. Но она продолжала стоять годами, не меняя своего облика.

Доктор подошёл к палате и приготовил свою записную книжку, в которой хранились ценные для него мысли, быстро пролистал её до фразы из «Обыкновенной истории» И. Гончарова:

«Петербург уже давно описан, а что не описано, то надо видеть самому».

Доктор Полочкин был коренной петербуржец, из того рода господ, которых столица не перекраивает изнутри, а живёт в них, как восход серого солнца где-то на западе города.

Таким петербуржцам вполне удобно и привычно всё: и сутолока, и внешняя холодность, и апатия к горестям другого и даже чай в простых белых кружках.

Василий Николаевич к шестнадцати годам думал, что изучил весь Петербург. Он наперёд знал, куда ведёт лабиринт улиц, как ревёт Нева и как торговка бранит собак. У Полочкина всегда было в голове: «Петербург уже давно описан, а что не описано, то надо видеть самому».

 – Он услышал её случайно от прохожего, как бывает, когда стекло трескается от отскочившего в него мяча. Но после этого, просыпаясь, маленький Вася прежде, чем открыть глаза, ощупывал эту мысль со всех сторон и после бежал её осуществлять.

Юноша в двадцать лет был уверен, что только профессия доктора поможет ему. Как известно, люди – это душа города – возможно, болезнь и призрачность Петербурга и есть в самих людях.

Полочкин не бредил идеей понять Петербург, но весьма увлёкся этим. Наверное, он был просто снобом и хотел уверить себя и, может быть, других, что видел и знает всё в городе, который казался таинственным для писателей-наблюдателей.

И вот, стоя перед палатой Обелискова, Василий Николаевич предвкушал, что этому предписано стать одним из главных достижений в его жизни. Он войдёт и сразу всё станет ясно – он был уверен: Петербург таится в этой комнате.