Голоса. Рассказы

За что? Больно, больно, сжался щеночек, что гонял кузнец за ухо поросячье.

Теперь жизни точно не видать Стёпаньке. Изведут. Спасаться надо.

Раскачивался взад-вперёд в леске за казармой. Нашёл его дневальный. Иди, говорит, капитан вызывает. Отсчитал слов, что не скажет никому и сам добьётся перевода малахольного в другую часть, иначе позором и его покроет.

Понял Стёпка годков через пять за что злился на него капитан. Ужаснулся. И что же плохого-то было в его очарованности капитаном? Не хуже это чем любоваться жёлтыми шарами цветов у заброшенного дома.

Выпустился из училища совсем обалдевшим железякой. Отправили служить в часть. Утром съедал порцию овсянки с квадратиком масла. Ходил на службу. До плаца ровно сто восемь шагов, на брюках стрелки, вытянутые леской с грузиками, ежедневно. Вечером газета и книжки классиков из читальни. А там спать под тонким одеялом на скрипливой раскладушке. Сны не видеть.

Раз в лето, на сборах, засыпать снаружи, у деревьев. И детство чувствовать во снах.

Бабе письма не отправлял, не умеет она читать. Телеграммы давал пятым числом месяца. А там два слова:

Здоров Служу

В сентябре ездил к ней на побывку.

Встретил женщину с девочкой. Почти съехались, а тут призвали.

Война.

Всё она вывернула наизнанку. Что сказать не знаю.

Через два месяца стал Степаном Александровичем и больше никогда Стёпкой не просыпался до самой своей смерти.

Плакал в траншее один раз. Впервые ощутил мокрую от чужой крови гимнастёрку, тащил стрижат курсантов.

Он старший. По щекам отхлестал его тогда злой вояка сосед.

Самой тяжелой была винтовка без патронов в наступлении.

Поседел правый висок. Не заметил.

Оторванными кусками остались в нём воспоминания. Никогда не смог рассказать складно о войне, пионеры спрашивали и бабы за столом. Как и не воевал. А ведь всю прошёл. Сам перечитывал в документах. Да, так и есть.

Оглох душой. И лучше так, смог выжить. А многие полегли, потому как жили душой. Кому она нужна на войне? Лучше спрятать в дупле дубовом.

Как прятал луковички, яйца на своих прогулках до утра, в той жизни дошкольной. Там отливала его кожа голубым отсветом неба.

Иногда думал Степан Александрович, что было бы оставь его в лесу, не выдерни. В какое бы дерево он превратился? С чьей семьей птичьей или лисьей стал бы жить? Что был бы за дом-нора?

А так не пришёл он к людям. Не человек, не дерево, а так спящая машинка. Глаза открывает, руками двигает. Что от него ждут непонятно.