Красная статуэтка

"

Электричка неохотно сдвинулась с места и начала набирать скорость, ритмично постукивая колёсами и устраивая качку, как в детской колыбели. Большинство людей в вагоне дремали. Они будто бы сели на первый попавшийся рейс, зная, что тут спокойно и можно отдохнуть. Царило молчание. Никому даже в голову не приходило перекинуться парой слов с попутчиком. Каждый получал удовольствие от атмосферы, от мгновения. Лето, утро, электричка, стук колёс и мерное покачивание. В самом деле – колыбель. Борису даже стало немного завидно, что он ещё не разделяет всеобщую гармонию.

Самым грамотным решением было вздремнуть. Так он и сделал. Включил в наушниках музыку, способную вызвать у него тёплые чувства, даже грусть. Свитовский удобно развалился на сидении и задремал.

Ему снилась она. Это был страшный сон: один из тех ужасов, в которых пытаешься найти дверь, ведущую в реальность, что кажется попросту невозможным. Такие кошмары Свитовский переносил трудно, но был рад им как вновь обретённому смыслу жизни. Он был похож на наркомана, принимающего новые, но последние дозы, зная, что их организм уже не выдержит.

Людей в вагоне стало вдвое меньше. Было странно, что в разгар летнего сезона так мало народу едет на природу, на дачи и в сады. Пейзаж за окном радовал отсутствием пыльных домов и машин. На десятки или даже больше километров вокруг железной дороги расстилались поля и редкие клочки лесов. Пугающие своим масштабом площади необъятной родины скучали в тишине, изредка нарушаемой размеренным стуком колёс электрички.

Свитовский понемногу отошёл от состояния полудрёмы, но энергии в теле почему-то не прибавилось. Наступило состояние бессилия, почти паралича. Вдруг вспомнил он про предусмотрительно захваченную книгу. Борис достал из портфеля роман: на обложке красовалось ярко-красная надпись "Мой любимый sputnik". Ехать до нужной станции оставалось около 3 часов, поэтому чтение оказалось лучшим вариантом убить оставшееся время.

В книге – любовный треугольник и мистика. Услышав об этом заранее, Свитовский даже в руки не стал бы брать такое писательское чудо.

Однако Мураками попал в нужную болевую точку: японская история сильно задевала нутро. Текст был пропитан дикой отчуждённостью и, будто бы, одиночеством всего мироздания. По крайней мере так казалось Борису. Вообще человек обречён на то, чтобы всё проецировать на свою собственную жизнь: по такому принципу работают приметы, суеверия и вся остальная чушь. Другого пути просто нет.