Последний фронтовик

Ненужные какие-то, посторонние: сена так и не накосил, изгородь падает, баню не доделал, дров не привёз – всё некогда. Сейчас он старался припомнить, чем насолил бригадиру – ничем будто. За что же он так его подставил?

А старлей, пристально наблюдая за изменениями на лице Ефима, продолжал:

– За хищение государственной собственности в особо крупном размере, Ефим Егорович, знаете, что полагается? Зерна в государстве и так не хватает, а тут таким хищническим способом. Если каждый даже по горсти сворует, и то… А тут целый грузовик.

Это надо же до такого додуматься: за трёшку да за сома.

– Подождите, подождите, какое зерно. Я же отходы отвозил!

– Да не отходы, а самое настоящее зерно.

– Вы хозяев спросите, они подтвердят! – цеплялся за последнюю щепочку Ефим. – Они-то не соврут.

– Конечно, не соврут, они уже всё рассказали. Зерно, пшеничку им привезли. Они своё тоже получат – не сомневайтесь. Так что, гражданин Шереметьев, собирайтесь, поедете с нами. Граф, понимаешь! – усмехнулся следователь.

Деревенская кличка «граф» к Ефиму прилепилась с тех пор, когда в их село как-то приезжал лектор из общества «Знание», который читал лекцию про старый режим. В ней-то он и упомянул среди прочих и имя графа Шереметева, а кто-то из зала выкрикнул: «А у нас и свой граф есть, Ефимка Шереметьев». Народ посмеялся просто, а кличка так и прилипла.

Осудили Ефима на шесть лет, как говорится, на полную катушку. Дали бы, наверно, меньше, если бы судили в районном суде.

Но суд сделали выездным, показательным, в его родном селе. Заседание проходило в клубе, прямо на сцене, где стоял длинный стол с накинутой на него красной скатертью. За ним восседал судья, женщина лет сорока с сурово поджатыми губами и в траурном костюме, двое народных заседателей, слева от них за столиком устроилась секретарь судья, миловидная девушка со светлыми кудрями, а справа, на скамейке, сам Ефим, которого караулил милиционер. Всё честь по чести – как заядлого преступника.

Всё бы ничего, если бы не дополнение к приговору: лишить его, Ефима, всех фронтовых наград. Это было уж слишком: как, его, фронтовика, который за четыре года войны прошёл боевой путь от Москвы до Прибалтики, лишить заслуженных наград! Как он тогда кричал, как он проклинал и судью, и заседателей, и ещё кого-то – он уж и сам не помнил, кого, так был велик в нём гнев. Стыдно было перед односельчанами, ведь его опозорили перед народом ни за что, ни про что.