Трактир «Ямайка»

Все знали, что вдове пришлось нелегко после смерти мужа. Не всякая смогла бы жить вот так, одна с ребенком, тянуть на себе ферму, даже не думая найти другого мужчину. Был один фермер в Манаккане, который попросил бы ее руки, если бы только осмелился, и еще другой, вверх по реке, в Гвике, да только они по глазам видели, что она за них не пойдет. Она душой и телом принадлежала тому, ушедшему. В конце концов тяжелый труд на ферме взял свое, ведь она не щадила себя. Семнадцать лет вдовства она находила в себе силы тащить свой воз, но, когда пришло последнее испытание, она не выдержала такой нагрузки и сердце ее остановилось.

Дела их разладились, доходы на ферме падали, запасы таяли. В Хелстоне говорили, что настали плохие времена, цены снизились, ни у кого нет денег. И в верховьях реки – все то же самое. Того и гляди настанет голод. Потом напал какой-то мор на живность по всем деревням в окрестностях Хелфорда. Никто не знал, как зовется эта напасть, и от нее не было лекарств. Она пришла в новолуние, уничтожила все на своем пути, подобно поздним морозам, и ушла, оставляя за собой след из мертвых животных.

Тяжелое это было время для Мэри Йеллан и ее матери. Куры и утки издыхали одна за другой у них на глазах, и теленок пал прямо на пастбище. Особенно жаль было старую кобылу, которая двадцать лет служила им верой и правдой; на ее широкой крепкой спине маленькая Мэри впервые в жизни прокатилась верхом. Кобыла умерла однажды утром, в стойле, положив свою верную голову на колени Мэри. Для нее вырыли яму под яблоней в саду, и, когда они ее похоронили и поняли, что она никогда уже не повезет их больше в Хелстон в базарный день, мать обернулась к Мэри и сказала:

– Какая-то часть меня тоже легла в могилу вместе с бедной Нелл.

Не знаю, может, веры у меня не осталось или еще что, только на сердце такая тяжесть. Устала я, Мэри, не могу больше.

Она вошла в дом и села в кухне за стол, бледная как полотно, постаревшая лет на десять. Когда Мэри сказала, что нужно позвать доктора, мать нетерпеливо передернула плечами.

– Поздно, дочка, – ответила она, – опоздали на семнадцать лет.

И тихо заплакала – это она-то, которая никогда раньше не плакала!

Мэри побежала к старенькому доктору, который жил в Могане и когда-то помог ей появиться на свет. Он поехал вместе с ней в своей двуколке и по дороге говорил, качая головой:

– Вот что я тебе скажу, Мэри. С тех пор как умер твой отец, твоя мать не жалела ни тела своего, ни души, и вот теперь она сломалась.