И будет тьма

Яркая вспышка памяти больно резанула по глазам, и он, шатаясь, ухватился за край стола.

Два пылающих города. Его дети, пикирующие хищными птицами, низвергали его пылающую благодать. Где-то там, внизу, скрылся своенравный Денница. Глупые люди укрыли его от гневного взора Отца. Они все поплатились за это.

И в том огне родился Люцифер.

Мы все совершаем ошибки. И расплата за них может быть очень жестокой.

Глаза горели от слез.

Почти наощупь он добрался до кресла и тяжело опустился, схватившись дрожащими руками за массивные подлокотники.

Он изменился, а с ним менялся созданный им мир. Его гнев, нерешительность, сомнения – все отражалось в его творении. Иногда обычным наводнением, иногда и многолетней войной. Даже сейчас он чувствовал, как от злости и слез приходят в движение вековые равнинные плиты, стирая с лица земли очередную небольшую деревушку. И как его дети равнодушно смотрят на это – "Папе снова грустно, бывает".

И тогда он понял, что ему нужно написать.

Он взял новый лист, изрядно погрызенную ручку и склонился под светом настольной лампы.

Потом отстранился, посмотрел на результат, перечитал и остался доволен. Да, это именно то, что он хотел.

Он отложил лист на середину стола, придавил сверху ручкой. Затем взял полупустую бутылку и запрокинув голову, отхлебнул прямо из горла.

Петля была там, где он ее создал. Мерно покачиваясь, висела над самым креслом. Не сводя с нее глаз, сделал еще глоток, отшвырнул бутылку куда-то в глубь комнаты.

Он забрался на кресло, на всякий случай подергал веревку, берущую начало прямо из темных досок лакированного потолка. Удовлетворившись результатом, просунул голову и затянул петлю у основания шеи. Окинул прощальным взглядом свой кабинет, темнеющие стеллажи книг, высокий деревянный глобус у дальней стены, свой любимый стол, с лежащим посередине одиноким листом бумаги… и резко оттолкнул кресло ногами.

Оно с грохотом упало, ноги задергались в бессознательной попытке найти точку опоры.

Старик в петле захрипел, вскинул руки, ухватился за веревку, нечеловеческим усилием подтянул свое тело вверх. И резко отпустил.

Раздался звонкий, почти мелодичный, хруст. Его тело обмякло, безжизненно повисло в петле.

Но звук этот не угас, а стал только громче. Теперь вокруг словно трескались мириады хрустальных бокалов. По одной из стен протянулась зигзагом глубокая трещина, побежала по потолку и замерла возле висящего тела.