Наживка. Начало

И небольшой памятник поставят где-нибудь во внутреннем парке Гексагона. Человек с чемоданчиком в респираторе на босу ногу. «Боец невидимого фронта» будет называться. Памятник, как обычно, сделают из говна и свинцовых белил, а деньги прикарманят. Старшие товарищи будут рассказывать молодым коллегам, что памятник первому и последнему телепорту Америки изготовлен из осколков бериллиевой сферы, что подобрали водолазы на месте гибели Авианосца. «Энтерпрайз»…

Кстати, а я могу попасть на Луну?» – внезапно подумалось мне. Это был серьезный вопрос, и подошел я к нему обстоятельно: сел в то самое роскошное кресло, поерзал, устраиваясь поудобнее, прочно взялся за подлокотники и, изо всех сил зажмурившись, представил себе фотографию, ту, что сделал Эдвин Олдринг во время высадки на Луну.

Это было легко: страницы, вырезанные из «Тайм», висели в моей бывшей конуре, прямо напротив кровати, и я часто лежал и рассматривал их, испытывая приятное волнение от того, что у меня есть фотографии, сделанные на другой планете. Сначала меня понесло не туда, и я узнал, что квартира, которую мне сдавала какая-то дальняя родственница Нониша, все еще пустует. Я не смог удержаться и, отвернувшись от стены (на которой раньше висели вырезки из «Тайм»), уставился на светлый прямоугольник на полу, где стояла моя кровать. Да… неслабо я тогда взбесился, даже сейчас страшно вспоминать, а тогда у меня чуть голова не взорвалась от прилившей к лицу крови.

Выкинул парня за дверь. Просто сорвал с кровати, донес на руках до двери… один раз в лицо, и один раз – но «на все деньги» – носком ботинка в голый зад.

Наверняка сломал парню копчик… а потом я разобрался с кроватью. Да, сэр. Просто уничтожил ее. А пока я этим занимался, Лиз сидела в углу и орала. Визжала так, как будто я рвал на куски ее саму, ломал ей кости и разбрасывал по комнате ее исходящие паром внутренности. Но ее я не тронул. Просто пошел и открыл дверь, она выбежала как была, голышом, дико тряся своими изумительными грудями, которые снятся мне до сих пор, хотя прошло уже больше двух лет. И ее лицо мне тоже иногда снится. Огромные, с зелеными искорками глаза, наполненные страхом и слезами, потеки туши, и губная помада размазана до самых ушей, набухшие царапины от ее же ногтей на щеках. Да, натерпелась она страху, сидя в углу, пока я выплескивал в вакханалии разрушения свое… «разочарование». Ее прекрасное даже в таком состоянии лицо, в которое я с жутким, совершенно замогильным стоном бросил ком одежды и рваного постельного белья.