Зарево. Пекло

Но а дальше-то что?

А дальше пустота. Мы остались лицом к лицу с неминуемым и непоправимым. И было это куда масштабнее и яростнее, чем политический сыск, да беззаконие властей. Столкновение со смертью, но в неописуемом масштабе.

Ни надежды, ни веры. Лишь разрывающее непонимание и глухая покорность. За прошедшие шесть дней выплакала оставшиеся слезы, вдоволь намолилась безмолвной Матери и глухим Небесам.

Три недели. Три недели… Словно апогей моей эмоциональной мясорубки; за ним пришло смирение и выгорание.

Эмоций и волнений так много, что на какое-то время вовсе перестала что-либо чувствовать. Лишь смотрела на линию горизонта, ожидая рассвета и не замечая катящихся слез по щекам.

***

Еще нет и шести утра. У горгоновцев общий подъем, раздача пайка на день и смена дежурного. Завязывая волосы в тугой хвост на голове, я спускалась со ступеней на первый этаж. Лицо – немного опухшее после раннего плача, хотя сама уже спокойна. Сильная усталость и слабость, – они, в общем-то, теперь и не проходили, – хотелось свернуться клубочком в постели и не шевелиться, стать невидимкой, которую все перестанут замечать.

За спиной раздались скорые легкие шаги. Я обернулась и замерла на предпоследней ступени, дожидаясь натягивающую объемную куртку Сару. Девушка как можно бодрее улыбнулась мне, сбегая по ступеням, и мы вместе вышли в обширную гостиную. Горгоновцы притащили сюда стулья со второго этажа, большой овальный стол из летней кухни, и даже кресло с вычурной обивкой (именно обладание им стало предметом извечной вечерней борьбы если, конечно, в кресле не располагался Роберт) – в этой комнате все предпочитали собираться для перекусов, игр в карты, размышлений о грядущем, совещаний и оперативок Сборта.

Здесь же установили приемник, развесили на стене карту (на место телевизора, вынесенного, чтобы не мозолил глаза и не напоминал об отсутствии электричества).

Через большое окно в комнату проникали единичные солнечные лучи, отражающиеся на противоположной стене розовато-апельсиновыми пятнами света.

В груди защекотало от очень старых, почти детских воспоминаний – радостный трепет от рассвета, ощущение единения с природой, с ее пробуждением. В лучах, разрезающих сумрак комнаты, различалась медленно оседающая пыль.

Стэн, зевая и скрестив руки на груди, полулежал на кожаном молочном диване. Стивен раскладывал на кучки паек, безмолвно проговаривая подсчет.