Огненный рубеж

 – Старинную новгородскую измену московской рукой наказал…»

…от князя Оболенского: натиск ослаб.

…от князя Ряполовского: едва держимся.

…от князя Турени: видели ордынские дозоры выше по течению, ищут броды.

…от князя Оболенского: полезли с новой силой.

…от князя Турени: схватились на перелазе, убили двух татар, прочие ушли.

…от князя Ряполовского: отдыхаем, схлынули бойцы Ахматовы.

…от князя Турени: ломят на пробой, но пока отбрасываем.

Холмский очень хорошо понимал: Ахмат раздергивает его полки.

Нажмет то тут, то там, и не поймешь, где по-настоящему, а где берет на испуг. Главное: не дает перебрасывать силы к Большому полку.

Потому что желает прорвать русский строй именно здесь, на Залидовских лугах. Будет бить тут непрестанно, яко кузнец молотом…

И бьет.

С утра полк не имеет на роздых толико времени, чтобы хоть раза два «Верую» прочитать. Ратники едят в сёдлах. Некоторые уже валятся от усталости, а заменить некем.

Сам князь трижды водил конные сотни на отбой.

Схлопотал стрелу в ладонь, да та стрела прилетела издалека, токмо царапнула и упала наземь. Ничего. Хорошего боя без ран не бывает. Вон, у каждого пятого голова перевязана, а то рука, нога, шея…

Минул полдень, за ним еще часа три, и Холмский почуял: всё, не сдюжит больше полк. Отошла сила. Еще чуть-чуть, и дрогнут люди.

Велел полковым священникам ходить со крестами и иконами перед строем, призывать Господа Бога и Пречистую Богородицу на помощь. А для себя решил: настало время, пора использовать ту засадную силу, которую он берег два с половиной дня.

Под вечер Ахматово полчище пошло с особенным напором. Русские стрелы будто бы не заметило. Русские ядра его нимало не поколебали. Русский дроб остановил ненадолго, но не попятил. Что ж, опять придется бить встречно, а полк без сил.

И Холмский приказал двум младшим воеводам вести людей на смертную сечу. А сам отправился к пищальникам, в березнячок.

– Воейков, давай! Людей – к самому берегу, пришло твое дело!

И воинский голова засуетился, приказывая ратникам выстроиться меж дерев в один ряд.

– Стой! – вдруг послышался сердитый голос. – Дело наше, голова, и в него не суйся. Сами ведаем, како да цто.

Холмский разобрал издалека: тот самый, резаное ухо…

– Как смеешь! – зарычал Воейков, хватаясь за саблю. – Государево дело губишь?!

– Комар, Заяч, Щербина, Кишов, Цекмарь, а ну ко мне, живо!

– Как смеешь?! – со смертью в глазах двинулся к дерзецу Воейков.