Лабиринт

– И предначертано прадханитам ждать часа следующего Вознесения, покуда взор Всевышнего вновь не падёт на наши никчёмные души. О Всевышний! Офд Зи?нтарус! Мы будем ждать! И, если потребуется, наши дети, и внуки, и дети внуков – все будем ждать этого сокровенного часа! Во имя тебя, о Всевышний! Ибо сказано, что это случится! Мы верим! И случится в тот день, когда последний человек на земле избавится от ра?гмы – проклятия, что ты ниспослал на нас, дабы не забывали мы былых ошибок. И мы помним! Помним, что каждый извергнутый по воле твоей падал с умопомрачительной высоты и приземлялся лицом вниз, обретая неизбежные следы уродства.

И было то справедливым наказанием, поскольку сомнения, окутывающие наши умы, не давали нам дать ответа на заветный вопрос. Мы исправляемся, и мы помним, и мы ждём, и мы верим. О Всевышний! Да святится имя твоё! Да святится воля твоя! Да святится благое учения Прадхаизма! – такова была проповедь человек в красной рясе и белой маске, что гордо возвышался над сотнями восхваляющих его и ликующих последователей.

– Гротеск. Модернистская карикатура средневековой церкви, – привольно высказался я, озадаченный услышанным. Однако, в ту минуту отнюдь не содержание притчи волновало меня, а то, каким образом я оказался средь этой вакханалии беснующихся еретиков. Прошлое было как будто бы в тумане. Лишь никчёмные обрывки воспоминаний и то…

– Это го?нуки!!! – внезапно воскликнул повернувшийся в мою сторону и указывающий на меня кривым пальцем человек.

– Гонуки! – подхватила отступившая и взявшая меня в кольцо толпа. – Гонуки! Гонуки!

– Что вы вопите? – тщетно спрашивал я их. – Почему смотрите на меня?! Объясните!

Яркий свет прожекторов разрезал полумрак огромнейшего холла, и среди завесы дыма благовоний показались уставившиеся на меня, словно на какую-то диковинку на базаре, до жути обезображенные лики людей. И насколько сложно описать моё удивление произошедшим в тот вечер событиям, настолько безрезультатно пытаться передать невообразимую непривлекательность обступавших меня «существ».

Черты лица, кожа, волосы – всё было искаженно. У всех без исключения! И они вдобавок продолжали непрестанно выкрикивать что-то грубое и оскорбительное в мой адрес на неизвестном мне диалекте и даже языке. Сказать, что я пребывал в ужасе – значит не сказать ничего. Единственная мысль, «колоколом» звучащая тогда в моей голове была: «надо бежать».