Страсти по Ницше

А что он сам – Марк? Простил ли он тех, ради кого пожертвовал своей карьерой и свободой, кому он посвятил жизнь? Простил ли он своей жене, которая недавно ушла от него в надежде найти человека с лучшими перспективами в этой молодой стране?

А ведь она гордилась им, Марком, прежде, в бывшем Союзе, где он был на виду и занимал высокое социальное положение в обществе.

Теперь же он представлял её в объятиях другого мужчины, более удачливого, а может, и моложе. Представлял её счастливой, обнажённой, как её красивое тело, белоснежные ноги в экстазе от чужих ласк трепещут!.

. У Марка помутилось в глазах. – А о каком прощении здесь может вообще идти речь? – чуть было не вскрикнул он. – А может, этот Ницше – дьявол? Да глупость!.. Не верю я ни в какого дьявола и Бога! Ну а кто же он – этот человек?

– А хотите, я вам почитаю что-нибудь из своих сочинений? – сказал бодро Ницше, как бы отвлекая Марка от его мыслей. Он понял, что творится в его душе и что он ещё не готов к обнаженной правде, и решил пока не травмировать человека, привыкшего к постоянной лжи.

 – Вы же любите поэзию? – продолжал спрашивать Ницше.

– Да, – сказал Марк, – я люблю поэзию. Марка нисколько не удивило, что Ницше называет свою бесчеловечную философию поэзией. «Такой демонический образ его творчества, – подумал Марк, – вероятно, бродит в сознании людей с тех пор, как немецкие нацисты использовали его идеи в своих интересах».

– Я почитаю вам отрывок из одной моей поэмы, – продолжал Ницше.

– Он, на мой взгляд, сейчас более всего соответствует вашему настроению. Да!.. Мне кажется, я писал это именно для вас, – утвердительно кивнул он, как бы убеждая себя в этом ещё раз.

– Ну, я начну, пожалуй. – И он вполголоса, но с вдохновением, начал читать:

– Беги, мой друг, в своё уединение! Я вижу, ты оглушён шумом великих людей и исколот жалами маленьких: я вижу тебя искусанным ядовитыми мухами. Беги туда, где веет суровый, свежий воздух!

Бесчисленны эти маленькие, жалкие люди; и не одному уже гордому зданию дождевые капли и плевелы послужили к гибели.

Усталым вижу я тебя от ядовитых мух, исцарапанным в кровь вижу я тебя в сотнях мест; и твоя гордость не хочет даже возмущаться.

Крови твоей хотели бы они при всей невинности, крови жаждут их бескровные души – и потому они кусают со всей невинностью.

Ты кажешься мне слишком гордым, чтобы убивать этих лакомок.