Последние семь дней Земли

Мустафа резко вскрикнул и застыл, вытаращив на меня выпученные от ужаса, злости и адской боли глаза. Я держал в руках клещи, между изогнутых дужек которых был безжизненно зажат потемневший и испортившийся мучитель моего замечательного геройского соседа. Сириец перевёл свой выпученный, обезумевший взгляд на зуб, сфокусировался на нём на мгновение, а затем обмяк на кресле, отпуская мою ногу. Синяк вокруг коленки точно будет. Хорошо, хоть не сломал.

Спустя пять минут вернувшийся к жизни Мустафа отправился в ванную выплюнуть изо рта всю гадость.

Когда он вернулся, я ждал его с кусочком ваты и найденной в чехле от гитары маленькой стальной коробочкой для медиаторов, чтобы упаковать ему зуб с собой, как сувенир. Он снова сел на кресло и открыл рот. Я затолкал в образовавшуюся дырку, напоминающую лунку для гольфа, кусочек ваты, чтобы меньше сочилась кровь. Затем я протянул ему его зуб в коробочке.

– А я думал, ты захочешь его себе оставить, – хмыкнул Мустафа. – На память.

– Нет уж, старина, – мысленно поморщился я, – это тебе.

Вот если бы ты мне дал свой здоровый зуб выдрать, обещаю, я б его на шее носил.

– Свой здоровый зуб я и у себя во рту прекрасно ещё поношу.

Мы помолчали.

– Слушай, сосед, можно спрошу? А почему ты остался? Почему на Родину не уехал? Ваши же за эти десять лет столько раз организовывали возвращение желающих.

– Потому что я уже и не помню свою Родину, понимаешь? – объяснил Мустафа, проникновенно глядя мне в глаза.

 – Я живу здесь больше сорока лет, это две трети моей жизни. Я знаю, кто я здесь. Наверное, это и есть понятие Родины. Там я давно никто.

Я сел в соседнее кресло и откинулся на мягкую спинку. На улице поднялся ветерок, он подразогнал тучки и солнышка стало заметно больше. Птицы пели, молодые листочки трепетали на ветру, а воздух был свеж. Солнечные лучи заливали мою гостиную и стресс от удаления испорченного сирийского бивня отступал. Жаль, чуть пораньше эта история не произошла, можно было бы песню написать.

– Я молю Аллаха, – после паузы продолжил сосед, – что он не даст мне дожить до момента унизительной смерти, а приберёт меня сам. Как достойного мусульманина. Не хочу жить вот так, как стадо.

Мы поговорили с ним ещё минут десять. Мустафа сетовал, что из своих у него в нашем районе никого не осталось – все уехали. Что жалеет, что в свое время оставил семью и теперь остался совсем один. Я поддержал его, как мог.