Селина. Камышовая кошка

У тебя своя комната, а мы живём здесь, где все дети живут. Я живу с мальчиками и дядькой, а девочки живут с нянькой. Родителям некогда с нами возиться, они всё время на охоте, рыбалке, работах. А раз в год уплывают на стругах в поход. Привозят добычу: еду, товары, рабов. Нам везёт, мы ещё не участвовали в крупных битвах и все целы. Отец много лет возвращается с крупными дарами, – хвастливо перечислял мой братишка, величаво прохаживаясь передо мной и упиваясь своей значимостью.

– Отчего тогда хлеба нет? Не велики дары, коль хлеба нет, – сказала я, не подумав.

Это, очевидно, задело хвастуна, и он замолчал, насупившись.

– Я маме скажу, что ты над Конунгом смеёшься, – засопел пацан.

– А я тебе язык отрежу, как только выйду отсюда, – сказала я, садясь на топчане.

Братишка с воплем выскочил из моей комнаты, а немного погодя тихо вполз.

– Скажи, вы только своих грабите? Или всех, кто не успел спрятаться? – вновь начала я выпытывать информацию у хвастунишки.

– Тебя, наверно, специально по голове камнем треснули, а говоришь – упала, добить не успели, – округлив глаза, малыш собрался бежать, и я сделала попытку нарочно встать с топчана, чтоб догнать.

Малыш зацепился за дверь незастёгнутым кафтаном и, взвыв, упал. Хорошо, что мне принесли еду, а то сказали бы, что я и его избила. Заревев, он убежал.

– Что случилось? – спросила вошедшая мать, с ней пришла ещё одна женщина. На разделочной доске стояла чашка с тюрей и лежали куски мяса.

– Мне братик сказал, что отец ходит по соседям и выбивает их мужиков, а потом грабит.

Еду, скот и женщин привозит в Род как добычу, – стала я оправдываться.

– Ты о чём? – заволновалась мать.

– Да так, сказку вспомнила про белого бычка, – промямлила я.

– Хорошо же ты приложилась, раз сказки вспомнила. Ты же их не слушала никогда. Да и не знаешь ни одной, – сказала мать, удивляясь.

– Не слушала и не помню не значит, что не

знаю. Я просила принести покушать, мне запрещено выходить.

Я пойду, запрет нарушу, мне попадёт, я отлуплю брата, меня вновь накажут. А хлеба всё равно нет, на меня не пекли. Ждали, что помру. Хорошо вы своих детей любите, – пробормотала я себе под нос.

– Она сказала, что мне язык отрежет, когда выйдет отсюда, – донеслось из–за двери. Это она Конунга ругала.

– А ты ещё и интриганка, дочь моя. Никого не впускать и не разговаривать с ней, – сказала мать, выходя.

– Что это? – спросила я грязную женщину.