«Убей меня»

Она явно пасует перед нашим отчаянным танцем, танцем душ, сплетённых на грани и схлестнувшихся с ней, не на жизнь, а на смерть.

Мы тогда ее благословляли за то, что дала нам возможность ощутить в себе жизнь так полно, так остро. Испытать такой опыт, после которого было не страшно, не жалко ей проиграть. Ведь мы только тогда с ним и жили, в полном смысле этого слова. Испытали в том кратком отрезке то, что люди порою не могут дождаться всю жизнь.

А потом мы погасли. Равновесие, равнодушное и неизбежное, охладило наш пыл.

Прекратило полет наших душ. Мы стояли над пропастью, но не понимали, зачем. Что, какая безумная сила, заставила нас так собой рисковать? Да и как мы вобще умудрились оказаться здесь, средь пустоты? Без опоры, страховки, гарантий? Как же нас сюда занесло? Каким ветром?

И тогда ты устало сказал: «Сбрось меня. Я прошу. Не хочу возвращаться назад. Сам я вряд ли смогу. Теперь вряд ли. День назад или два ещё смог бы, а теперь не могу. Нету сил. Помоги. Не хочу продолжать. Там уже не будет такого.

Значит, незачем жить».

Я взяла тебя за руки, обняла и тихонечко убедила, что там, на надёжной, привычной нам тверди есть ещё много всякого-разного, ради чего стоит жить и за что стоит крепко держаться. Нужно лишь разглядеть.

Ты послушал меня, как ни странно. Видно, очень и очень устал. И покинул наш странный мираж.

Я не знаю, сумел ли ты испытать ещё нечто подобное в жизни. Знаю только, что ты долго жил. Без меня. Я, та я, осталась лежать на дне пропасти, улетев туда сразу, как ты отпустил мою руку, и разбившись на части-фрагменты, но не глиняным телом, оно продолжало свой путь, а незримой бессмертной душой.

Мария застывает посреди сцены, впадая в задумчивость снова, затем оседает на пол.

А танец со смертью во время Великой Отечественной помнишь? Нас так и забрали двоих, как лежали, на поле боя. Я – зеленая и влюбленная санитарка, ты – зеленый и бравый боец. Я пыталась спасти тебя раненого, но меня оглушило снарядом, разорвавшимся неподалеку. Нас обоих накрыло волной и забросило в плен, где пытали нещадно.

Ты держался тогда молодцом. У фашиста, остервенело пинавшего тебя скрюченного на полу лоснящимся сапогом, самого нервы сдали в какой-то момент, развизжался как баба: «Du wirst sprechen, Russischer Abschaum! Du wirst sprechen, ich sagte!» Так старался, что вместо тебя угодил сапогом прямо в стену. Злобно выругался, схватил прислоненные к ней здоровенные вилы и замахнулся…

Конец ознакомительного фрагмента.