Самые страшные чтения

Что-то схватило его за плечи и ноги и резко потянуло назад, прочь от площадки.

– Нет! – закричал Степан, пытаясь удержаться руками, но ладони предательски скользили по снегу. Он пытался повернуться на спину, но ему не удавалось. Цепкие лапы держали крепко, а кожу даже через одежду обжигал холод.

Его утянули в темноту арки, и что-то тяжелое резко навалилось сверху, выбивая из легких воздух. Над головой раздался жуткий вопль и повторился эхом под сводами арки, а затем Степана отпустили.

Он вскочил на ноги, вытянул руки, пытаясь нащупать хоть что-нибудь в густой тьме, но хватал лишь пустоту.

– Папа! – раздалось за спиной.

Резко обернулся, дрожа от невыносимого холода, и посмотрел на освещенный желтыми фонарями двор. Вошел в него и взглянул на площадку. Качели стояли на месте, и никого на них не было.

Поднялся домой. Пахло чем-то приторным, сырым, испорченным. У зеркала висело фото улыбающейся Ани в шапке Деда Мороза. Год назад они веселились, гуляли, дарили подарки, смотрели на фейерверки и дурачились.

А второго января Аня убила себя, убила его дочь, перечеркнув все это, оставив лишь глупую записку, которая ничего не объясняла.

Заметив что-то белое на кухонном столе, вошел в кухню. Вонь усилилась. На столе лежал знакомый листочек в клетку с аккуратно выведенными прощальными словами. Их Степан читал уже сотни раз. В чашке с остатками кофе виднелись пятна плесени.

Взглянул на часы и прошептал:

– Сколько мне жить осталось?

– Ку…

Вздрогнул и повернулся на голос.

В кухню вошла заспанная Аня в своей любимой пижаме с пони. Живая, настоящая. Она подошла к отцу и крепко обняла его, забравшись руками под куртку. Холод обжег спину.

– Куда ты ходил? – спросила она.

Степан крепче обнял ледяное тело дочери и вдохнул запах ее волос. Они пахли сырой землей и кровью.

С улицы донесся скрип качелей. Стрелки на часах за спиной с тихим хрустом сдвинулись с места, но Степан не знал, в какую сторону.

Вадим Громов

Доброе дело

От ублюдочной улыбки безногого Зимину хотелось блевать и убивать одновременно. Мог бы вцепиться зубами в тощую, кадыкастую шею – не раздумывал бы. Очень жаль, что не мог.

– Видишь, Антошка, бывает и хуже, – старуха, мразь, ласково погладила инвалида по редким волосам, чмокнула в небритую щеку. – У тебя только с ногами напасть, а у него, бедолаги, еще и руки, и уха нет.