Печать Каульмэ

– Ермак Васильевич? – толкнув дверь, негромко произнесла Мария.

– Проходите Маша, – послышалось из-за приоткрытой двери. – Я выйду к вам через минуту.

Только Кощин называл ее ласково – Маша, и хотя случалось подобное крайне редко, девушке всегда было это приятно. Словно студентка-первокурсница, Мария пристроилась в стороне от двери, и стала рассматривать знакомый рисунок обоев маленькой прихожей, медную люстру с газовыми рожками и старенький плетеный ковер, укрывший собой дощатый пол.

– Прошу прощения, Мария Александровна.

 – Кощин появился будто бы из ниоткуда, и сейчас смотрел на девушку выцветшими серо-голубыми глазами. Ему было около пятидесяти; редкие седые волосы собраны на затылке в мышиный хвостик; костюм тройка, белоснежная рубашка, галстук в крупную клетку и неизменный, мышиного цвета плащ с широким воротником. – Я готов. Мы можем отправляться, – то ли спросил, то ли констатировал Кощин, на ходу снимая с вешалки свою шляпу и зонт.

– Конечно! – Мария дважды моргнула, приходя в себя, затем на шаг подступила к коллеге, поправила узел галстука.

 – Теперь да.

Оказавшись на улице, они быстрым шагом прошли к шессеру под защитой зонтика. Дождь тем временем не ослабевал, а только усиливался.

– Давайте я поведу, – мягко, как всегда, предложил Кощин. – Вам следует привести себя в порядок. Негоже юной леди, тем паче молодому специалисту, показываться в таком виде перед будущими подчиненными, – он заправил непослушный локон за ухо девушки, мягко, по-отечески улыбнулся.

 – Кроме того, вождение всегда отвлекало меня от мирской суеты и всех тех проблем, что преследуют меня по пятам. За рулем я отдыхаю, как бы странно это не звучало.

Заняться собой действительно следовало. С благодарностью вручив печать зажигания Кощину, Мария разместилась на удобном сиденье, откинула солнцезащитный козырек с приклеенным с внутренней стороны зеркальцем. Ровно три минуты ей понадобилось, чтобы собрать непослушные волосы в некое подобие луковицы и спрятать все это безобразие под головным убором, нанести тени на веки и накрасить слишком тонкие, по ее мнению, губы.

Хотелось закурить, но она воздержалась. Кощин крайне категорично относился к курящим женщинам, хотя сам то и дело попыхивал папиросой.

Дворники сметали с лобового стекла струи воды, а за ним шумел город – электрическим смехом, натужным воем запечатанных турбин и детрансформаторов. Город бился в истерике, кричал и плакал под проливным дождем.