Прятки в облаках

— Вот тоска смертная, — непедагогично поморщился Дымов и направился в коридор. Маша поспешила за ним, мысленно перебирая темы для докладов, к которым готовиться будет проще всего. Ну нет у нее времени еще и на конфу по лингве! И без того расписание под завязку.

Кабинет Дымова находился далеко — в самом конце третьего этажа. Для этого им нужно было спуститься на четыре лестничных пролета вниз, а потом преодолеть длиннющий коридор.

— Внимание, — раздался спокойный голос ректорши, который заполнил собой буквально все пространство. — У менталистов произошел сбой, чреватый стихийными выплесками фантазий в реальность. Правила поведения стандартные: при столкновении с чужой фантазией вам следует отвернуться и постараться покинуть помещение как можно скорее. Напоминаю, что все увиденное строго конфиденциально. За разглашение чужих фантазий предписано отчисление. Надеюсь на ваше благоразумие, дети мои. На благоразумие и тактичность.

— Благоразумие! Это у студентов-то, — фыркнул Дымов. — Оптимизм Аллы Дмитриевны совершенно противоречит здравому смыслу. Мой опыт подсказывает, что университет теперь еще полгода будет гудеть сплетнями и обсуждениями.

— А это часто бывает? — спросила Маша, которая прежде с таким явлением, как сбой у менталистов, ни разу не сталкивалась.

— Бывает, — неопределенно отозвался Дымов. — И чего только в таких случаях не увидишь! У людей в головах черте-что творится.

— Так нельзя же смотреть, — растерялась Маша.

Он хмыкнул, отпирая свой кабинет.

— А вы всегда делаете только то, что разрешено, Рябова?

— Стараюсь, Сергей Сергеич, — ощущая себя занудой, призналась Маша. А она виновата, если предпочитает спокойную жизнь и старается избегать… ситуаций. Нет уж, неприятности ей совсем не нужны.

Дымов по-джентельменски распахнул перед ней дверь, приглашая даму вперед. Маша сделала шаг и обомлела.

Ткань реальности разорвалась прямо посреди кабинета. В образовавшейся дыре, как в телевизоре, показывали Машу Рябову. Она лежала на кровати, а чьи-то руки (мужские? женские? — не было четкости), снова и снова заносили нож над ее грудью. Лилась кровь, лезвие с силой входило в тело, жестоко кромсало его.

Пошатнувшись, Маша даже не поняла, что этот пронзительный визг принадлежит ей. Она не помнила, что ей нужно отвернуться, уйти. Не могла отвести глаз от своего мертвого лица, от развороченной груди, от кровавого месива.

Не поняла очевидного: кто-то в этом университете прямо сейчас мечтает жестоко разделаться с незаметной отличницей-зубрилкой.