Сердце некроманта

Этот — третий за год, и его уже почти не удостоили вниманием. Порой мне кажется, что в самом деле настают последние времена. Впрочем, на все воля Его. — Матушка снова осенила себя священным знамением, и я повторила вслед за ней. Она продолжала: — Если говорить о сострадании и милосердии — те, кто погиб под Эзенфелсом без покаяния, куда больше заслуживают их, чем некромант. Приспешник Алайруса, наславшего на нас эту напасть.

— Но Дитрих не мог создать разрыв из темницы!

— Какая разница, он или другой? Или, думаешь, на его руках нет крови? На руках человека, чья сила питается смертью? — лицо матушки стало холодным и отстраненным, голос зазвучал торжественно и сильно.

— Если говорить о сострадании и милосердии, самое милосердное, что можно сделать — пресечь его земные дела, не позволяя грешить дальше. И провести через огонь, чтобы душа очистилась, вернувшись к Фейнриту.

Я содрогнулась — но не трепет перед волей служительницы божьей был тому причиной. Легко говорить об очистительном костре для некроманта.

Но лишь до того, как заглянула ему в глаза.

Да что со мной? Неужели матушка права, и зло соблазняет меня, лишая способности мыслить здраво и беспристрастно?

— Почему его пытали?

Зачем мне это знать? Боги не посылают испытаний сверх того, что мы можем вынести, так? Некромант это заслужил.

Матушка Епифания грустно улыбнулась.

— Полагаешь, я не понимаю, о чем ты думаешь? Мы, служители света, пытали узника, так чем мы лучше него?

Я смутилась под ее проницательным взглядом.

— Да… Простите мои сомнения.

— Они говорят о чистоте твоей души. Но, девочка моя, пора тебе взрослеть.

Я вопросительно посмотрела на нее.

— Добро должно быть сильным. Да, допрос с пристрастием выглядит злом, но это не так. Если душа столь погрязла в грехе, что не видит света, приходится использовать средства тьмы.

— Я не понимаю вас, матушка.

— Дитрих не явился из самой преисподней. Кто-то его учил. Этого кого-то тоже надо найти. Возможно, это тот самый человек, что разорвал ткань мира над Эзенфелсом.

Но некромант не назовет своих учителей по доброй воле.

Вот, значит, что он имел в виду, говоря «размякну и разболтаюсь» — имена, которые он мог назвать, исповедуясь. Наставник. Может быть, родичи — ведь в самом деле, не взялся же он из ниоткуда.

— Нельзя разить зло, не запачкав манжеты в крови, — продолжала матушка Епифания. — Благая цель оправдывает любые средства.

Любые ли? Нет, не стану думать об этом. Я ничего не знаю о жизни.