Рианон

Рианон сочувствующе прикрыла глаза — оплакивать детские смерти и бесконечные стенания не осталось ни сил, ни живых мест на теле: за любое проявление эмоций карали безоговорочно и беспощадно, либо выхлестывая всю дурь двадцатью ударами, либо запирая в изоляторе на трое суток без воды и еды. 

Рианон стиснула челюсть, вглядываясь в отражение недавно пролитого вина. Вот она, замученная и все еще хранящая в себе силу и непоколебимость, не сломившая стержня и осанки. Наемница, мученица, убийца и простая девочка, не знающая, каково это — жить обычной жизнью.

Ее у Рианон украли, разрушили и растоптали вместе с детскими мечтами, взамен собачьему скитанию подарив возможность стать человеком. 

— Третье правило, — холодно отчитала девочка, боковым скользящим движением сбивая противницу с ног при резком развороте и усаживаясь сверху, приставляя клинок к горлу. — Устрани противника до того, как он узнает о твоем существовании. Со спины не нападают даже последние ублюдки, следующие кодексу разбойников. Туше.

 

В глазах Рианон застыло неподдельное сожаление. За грядущее наказание, выпавшее на долю противницы, за ее неминуемые раны, синяки и ссадины. Как бы ей хотелось попросить прощения, пав на колени и моля о снисхождении у ректора. Стать бурей, диким штормом, уносящим за собой таких же обездоленных детей. Однако все, что могла Рианон — молча взирать на растерянную девочку, покорившуюся своей судьбе. Академия Ночи не знала пощады, не умела прощать. Закалка вопреки стенаниям, созерцание вопреки разрушению, праведность вопреки всем законам морали — это место едва ли отличалось от комнаты пыток при дворе короля Антуриона, прозванного за свои нечеловеческие деяния Кровавым.

 

— Можешь быть свободна, дитя, — голос ректора опустился на дрожащие — от напряжения и страха — плечи девочек, освобождая Рианон от поучительно-назидательных плетей. — Твое следующее утро начнется вместе с Дщерями Ночи. Ступай. 

Зал для тренировок Рианон покинула с тяжелым сердцем и желанием пролить несчисленное море слез.

Но лицо ее, равнодушное и непроницательное, не выражало ничего. Душа горевала безмолвно и напрасно, неспособная заглушить чувство вины. Эта академия — ее персональный ад и дар свыше. 

Удар. Стон. Снова удар. 

***

— Ты никогда не умела следовать правилам, нарушая те с завидным успехом, — Матерь хмыкнула, но ни удовольствия, ни праздного ликования, ни огорчения в том жесте не было: только отголосок историй, давным-давно свершившихся.