Про сестру говорили...

А в светлице уже братья все стоят – тоже видать спешили, едва умыться успели – рубахи мокрые у ворота. Старший то с дядькой младших ратному делу учат, по двору гоняют, изъясняются скверно. А чего Борен губы кривит, на меня глядя? И братцы, разбойники малолетние, покатываются. Ох… видать, не всю муку стряхнула. И убегать поздно уже – батюшка в горницу входит, а за ним и матушка с сестрицей. Я глаза скосила на платье, сама встряхнулась, волосы приглади… ах ты ж! Платок снять забыла! Упихала его торопливо за пояс и встала смирненько.

И братцам кулак показала.

- Голуба! – матушка прищурилась, посмотрела с укором. Сестрица только заулыбалась весело.

Батюшка тем временем уселся, обвел нас взглядом. Две дочери, четыре сына только пятый, средний, уж год как в странствиях. И жена по левую руку сидит.

- Слушайте, дети. Нынче от Горазда грамота пришла. Пишет он, что в странствиях своих повстречался с князем Яном, что нынче правит в наших землях. Пишет, что к дружине княжеской присоединился. И пишет, что князь себе невесту ищет.

В скором времени поедет князь на юго-восток через наши земли да завернет к нам в гости. Все слыхали?

Матушка подобралась, будто кошка перед прыжком. Видать, ей батюшка о том еще не сказывал, сразу всех созвал да говорить стал. О том, что далее будет, всем и без разговоров понятно. Всемилу будут князю показывать. Братец-то наш ушлый, красу сестрицы, видать, расписал так, что и не видя – влюбишься. А сестрица такая, что увидав – и вовсе пропадешь. Попал князь что кур в ощип – никуда уж не денется.

- Когда ехать будет? – спрашивает Борен спокойно.

- В этом месяце должон. Ты дозоры наши предупреди, пусть высматривают. Прекраса, вели деревенским наготове быть, абы угощение по первому знаку готовили. А ты, Всемила, готовь наряды свои самые лучшие. Голуба… - батюшка смерил меня хмурым взором, - сестре помоги.

Меня батюшка не любит. Я то в него уродилась и бабушку, не в матушку. Обделили меня красой, всю сестре отдали да братьям. И нрав скверный – ужо сколько пороли меня на конюшне, а я все не унималась.

Даже имя дали кроткость обозначающее. Голубой назвали. А замуж меня равно никто не взял, да мне того и надо. Лишь недавно на меня рукой махнули, я и угомонилась, учусь вот по хозяйству хлопотать…

После того дня завертелась, закрутилась жизнь при тереме нашем. Первым делом столы отскоблили, печи выбелили, все покрасы подновили. Я иногда так и стояла – любовалась теремом, так хорош стал да красив.