Артефаки. Часть 3

— Тебе паршиво?!

Шэйн почувствовал себя неуютно. Повернул голову, посмотрел в удивлённые глаза тихони.

— Ты не из-за Уоша ревёшь? — брякнул он.

— Я не реву! — с блестящими от слёз глазами возмутилась Джул.

— Ну, ладно. Не ревёшь, так не ревёшь.

Шэйн со страдальческим выдохом поднялся, дрожащей рукой опираясь на кровать, размял ноги, заметил выдвижной бар и направился к нему. Сока захотелось.

— Ты опять в алкоголизм ударился? — прогнусавила Джул ему вслед.

— Каждый страдает, как умеет, — меланхолично отозвался тот.

— Я не страдаю.

— А я и не про тебя.

Парень взял по стаканчику апельсинового, вернулся обратно к тихоне, протянул ей напиток с очаровательной трубочкой. В лучших традициях солнечных курортов.

— Все ведь живы? Эрин и Ник живы, Эван, думаю, тоже. Он живучий. Так что всё хорошо. Не плачь, — с грустной полуулыбкой выдавил Шэйн и начал потягивать сок.

— Мой жених так умер, — безэмоционально сказала Джул, пустым взглядом пялясь в стену.

Только стакан в руке задрожал.

Она осторожно поставила его на ворсистый ковёр. Сжала тонкие пальцы в грозный кулак, бледная веснушчатая кожа жутковато обтянула костяшки, стали заметны рубцы от ожогов. Джул страдала от солнца ничуть не меньше, чем Айрис, хотя генетика альбиноски делала невыносимой жизнь в таком климате.

— Я помню эту историю, — максимально нейтрально заметил Шэйн, стараясь не задеть бередящие раны девушки.

— Да ничего ты не помнишь! — резко вспенилась тихоня. Мажорчик так опешил, что чуть не выронил стакан.

— Его фотки висели по всему ГАУ, — напомнил парень.

— Да что эти фотки могут о нём сказать? — Девушка стиснула зубы. — Фоточка и свечка, потрясающе. Никто туда цветы искренне не положил. Никто не скорбел по-настоящему. Всем было плевать, жив он или нет.

— Ну… ты ведь скорбела. По-настоящему.

— Я скорблю до сих пор.

Шэйн неловко поёрзал.

— Можем это не обсуждать, если не хочешь, — осторожно предложил он. — Расскажи, из-за чего ты плачешь?

— Из-за этого и плачу.

Парень сел в одну и ту же лужу дважды.

— Э-э… ну…

— Мой отец его ненавидел, — выплюнула тихоня, не столько для того, чтобы выговориться, скорее просто не желая слушать блеяние мажорчика. — Он такие вещи про него говорил, ты не представляешь. А ведь мы правда любили друг друга. И в армию он пошёл добровольцем, чтобы доказать моему отцу, что он не мажор, что достоит меня.

— Да уж, вот и доказал, — ляпнул Шэйн, шипяще втягивая сок через трубочку.