Струна

Макс почувствовал, как его пульс становится ровнее, а мысли перестают биться в голове, как птицы в клетке. Он представил себе, что у него за спиной стоит София, положив руки ему на плечи, и тихо говорит какие-то бессмысленные слова. Это на некоторое время принесло ему облегчение, и хоть какую-то уверенность, что он сможет выдержать ещё пару дней.

Раздался знакомый сигнал из динамика компьютера — пришла новая почта. Макс открыл глаза и посмотрел на экран. Одно из писем было от Софии. Он открыл его и прочитал.

«Макс! Жаль, что меня сейчас нет рядом с тобой, но ты держись.

Вспомни, как мы вели себя в прошлый раз, постарайся представить себе всё в самых мелких деталях. Расслабься и думай о чём-нибудь приятном, и ты почувствуешь, что я рядом. И я действительно буду рядом. Постоянно думаю о тебе. Обнимаю и целую, твоя Софи.»

Перечитав пару раз это короткое послание, Макс действительно почувствовал себя лучше. Он вспомнил те слова, которые говорила ему София, и повторял их раз за разом про себя и вслух. И постепенно успокаивался.

3

«Что же это такое со мной творится? — опять и опять задавал себе Макс этот навязчивый вопрос, — И что мне с этим делать?»

В прошлый раз всё как-то благополучно разрешилось, но в процессе было очень трудно поверить, что из бездны, в которую он неминуемо проваливался, существует выход. Главное, что всё начиналось совершенно безобидно. Он тогда увлекался живописью, и достиг в этом определённых успехов. Даже начинал гордиться своими достижениями. Это его, наверное, и сгубило.

Макс уже сейчас точно не мог припомнить, откуда к нему прилетела эта шальная мысль — создать картину всей своей жизни. Он всё глубже и глубже проникался этой идеей, уже сделал несколько черновых набросков. Картина в его воображение вырисовывалась всё чётче и чётче. Вот ещё немного, ещё чуть-чуть, казалось ему, и можно будет приступать к работе. Он чувствовал, как у него внутри натягивается какая-то струна, она начинала звучать то громче, то тише. И тон её был то выше, то ниже. Он как будто крутил колок на гитарном грифе, и никак не мог попасть в нужный ему тон.

Поначалу это была как бы игра, которая даже немного его забавляла. Но потом всё сильнее и сильнее нарастало раздражение от того, что ему никак не удавалось настроиться на нужный лад. И эта неудовлетворённость нарастала лавинообразно. Он уже не мог думать ни о чём другом, кроме этой картины. Рисовал эскизы, комкал и рвал их. Ничего из нарисованного его не устраивало. Всё было ничтожно и мелко.