Сказание о падающем Небосводе

Вот у него торчат уши, похожие на холмики; или, вот, даже где-то аккуратно вырезана иглистая шерсть, выпученная во все стороны. И будто горящие огнём очи.

Ночью эта рожа кажется особенно пугающей - на ней бегают огоньки от костра, из-за чего глаза вырезанного из дуба выглядят ожившими, наблюдающими за толпой людей, как за зверушками. Даже какими-то ехидными. Или безумными. Есть что-то в этих идолах такое сокровенное, таинственное. Сделанные человеческими руками, несущие божественную частичку в поселение людей.

По крайней мере, так думал один из зрителей, наблюдающий за установкой Волоса. Для него всё это было в новинку - как человеку нездешнему, к тому же ребёнку, едва говорящем на местном языке. Хвала небесам, на него никому не было дела, и он мог спокойно рассматривать застывшее лицо-морду деревяного изваяния. Да и наблюдать со стороны ему нравилось - так он не доставлял никому проблем, ни себе, ни окружающим.

Это было бы даже мило. Если бы не завсегдатай любого общественного мероприятия - Метрофан.

Этот миниатюрный богатырь, лет тринадцать отроду, любил доставать таких одиночек до посинения. И ладно бы бил, к чему чужеземец уже привык. Но нет. Тому всегда нужно было показать своё превосходство, унижая какими-то мелкими подставами, подколами. Язык, конечно, черноволосый плохо понимал, но интонацию улавливал, как собака, не хуже.

И вот этот рыжеволосый отпрыск опять стоит перед ним, и что-то верещет пренебрежительно-унизительным тоном, как будто собеседник что-то поймёт.

А тот никак не реагирует. Что ему сказать? Он не так давно в этом месте. Словно медвежонок, потерявший мать, он находит себя застывшем в ступоре. Спустя минуту его уже начинают трясти.

— Ээээй! Отвечай мне, уродец! — парнишку берут за подмышки и поднимают, продолжая тряску. От такого у любого может закружиться голова, и он не исключение. Сквозь туман доносятся голоса снующих вокруг взрослых. Им всё также нет дела. Они бегают кругами, кто-то что-то тащит, кто-то громко разговаривает, некоторые уже пригубили меда, рассевшись на лавке.

В такие моменты всегда проскакивают в голове вспыльчивые мысли - вырваться, накостылять обидчикам, вцепиться зубами в ухо, и, возможно, даже оторвать.

Но он застыл в страхе. Он не боится, что его покалечат. Он боится покалечить.

Боится причинить боль. Как тогда. Боится потерять всё, что у него осталось - а осталось у него практически ничего. Боится. Боится. Боится.

И тут прилетает камень.