Время вороньих песен

Время вороньих песен

Мара Вересень

Глава 1. О тайном и явном.

В женщине должна быть какая-то загадка, но это не точно.

Ветер пробирал до костей. Руки в тонких, вытертых от долгой носки перчатках мерзли, вуаль липла к губам. Смазать подсохшую, норовившую лопнуть кожицу смесью масла и меда казалось хорошей идеей, пока я не вышла из дома.

Двадцать минут по раскисшей глинистой дороге. Ботинки промокли, подол черного суконного платья обметался рыжей грязью, поднимай не поднимай. Особенно после того, как пришлось толкать застрявшую в вымоине телегу с гробом. Ботинки было жальче платья. Они единственные и сохнуть им дольше, чем я буду спать. Ночи здесь какие-то слишком короткие, зато сумерки, что вечерние, что утренние, тянутся, как густой кисель.

Это “здесь” называется Кронен, не то большое село, не то поселок – местечко – в двух часах пешком от Нодлута. С четыре десятка домов, две улицы поперек тракта, ведущего к городу. Гостиница, несколько лавок, рыночек, три таверны. Самая приличная та, что при гостинице. Там хотя бы не разбавляют. Что и чем, покойный господин Арденн не уточнял, но регулярно оставлял в заведении часть денег, которые стоило бы пустить на починку крыши. Крыша протекала в левом крыле дома, а не у Огаста. Хотя, наверное, у него тоже. Иначе, как вышло, что он, обнищавший землевладелец средней руки, вдруг оказался втянут в темную историю.

Огаста нашла Бальца, наша кухарка, экономка, служанка, птичница… Она вообще была дама универсальная и отличалась монументальной статью. Я рядом с ней смотрелась сущей мышью. Орчанки все такие. Не знаю, что ее удерживало в нашем доме, Огаст перестал ей платить год назад, когда с деньгами стало совсем туго, и мы перебивались с картошки на капусту. Тогда и крыша потекла. Это я так думаю. Может все раньше случилось. Со мной Огаст дел не обсуждал. Жена, тем более такая ущербная, как я, не бог весть какая важная особа в доме, кухарка и то важнее.

Из ущербного во мне была хромая нога и упертый характер. Про характер Огаст сказал. Я считала иначе, но мнением не делилась. Толку? Однако моего характера хватило, чтобы отвоевать у ныне покойного мужа пятнадцать чаров, чтобы рассчитать ушедшую от нас горничную, и еще пять чаров сверху, за нервы. За что была названа жалостливой стервой – интересное сочетание – и наказана невниманием. Невнимание выражалось отсутствием дежурного “доброго утра” за завтраком и “доброй ночи” после ужина. Собственно, эти две фразы обычно и составляли наше ежедневное общение.