Осколки тени и света

Гвоздика и карамель, полынь и мед, можжевельник и вишня, перец и яблоко…

Горячее железо…

— Эленар, смотри на меня…

Голос. Голоса. Они пели. Звук. У каждого — свой. Мне нужен тот, что во мне отзовется.

Элле’наар…

— Эленар, смотри на меня…

Это Драгон, я знаю его, мое тело знает его. Он пахнет полынью и медом. Он развел мне колени, и мы стали одним. Без поцелуев и прелюдий. Все, что было между нами до этого момента и было прелюдией. Мне больно и сладко от его рук и от его тьмы во мне. Так мучительно сладко… Он везде.

Его будто… Несколько. Он во мне. Они… Несколько как один.

* * *

Лопаткам было неудобно и затылку, мышцы ныли… везде. Я была голой под укрывающей меня тканью. На запястье руки, пошевелить которой не вышло, чуть придавив нитку пульса, лежали прохладные пальцы.

Я открыла глаза. Было светло. С потолка поблескивали гранями каменные лезвия, темные свечи, сгорев почти до основания, оплыли и висели восковыми бородами. Рядом, в мантии Драгона, сидел Эдер Холин, и это его пальцы слушали мой пульс.

— Можешь встать? — спросил он.

Я подумала и покачала головой.

— Я пришлю кого-нибудь, — сказал Холин, убирая пальцы и вставая с каменного алтаря. — Драгона или слуг.

Он с полминуты смотрел куда-то в мой живот. В темных глазах отблескивало гнилушечно-синим.

— Молодец, ты справилась, эхо вечного пламени, ты родишь сильного темного.

— Кому, — просипела я, звук моего голоса был такой же гадкий, как привкус во рту.

— Какая разница? — спокойно отозвался Эдер. — Он будет крови Холин.

А кровь Холин почти с момента зачатия вела себя у меня внутри, как и сами Холины — принялась наводить свои порядки, не считаясь ни с чем. Тошнота и слабость, судороги и ощущение, будто узлом скручивает суставы, потом добавился жар. Это было даже неплохо, я проваливалась в беспамятство, а когда выныривала, мокрая, как мышь, у меня было несколько часов ясного сознания и почти ничего не болело.

Практически всегда, когда я открывала глаза, рядом оказывался Драгон. Кто бы мог подумать… Из него вышла недурная сиделка.

Да, болезнь, а по-другому я не могла назвать свое состояние, сделала меня циничной и злобной. Попробуйте быть вежливой, когда судорога выгибает до хруста в позвоночнике или не можешь вдохнуть от невыносимой тяжести?

— Опять ты, — кривилась я, и ждала, пока его лица соберутся в одно отвратительно красивое.

— Опять я.

Он усаживался на постель, приподнимал мое безвольное тело с пузырем живота и устраивал у себя на груди.