Суженый-ряженый

В конце я уже ничего не видела от слез. Боль переполняла меня.

Детей увели спать, а меня, словно немощную старуху, потащил на себе Костя.

– Что с тобой? – тревога в голосе была неподдельной.

– Останови у обочины и отвернись.

Я вылезла из машины и наклонилась над канавой. Меня рвало черным. Я захлебывалась слезами и соплями. Кашляла. Кидала за спину косу, но она упорно возвращалась назад.

Я вздрогнула, когда мужская рука поймала ее. Дернулась, замахала руками, не в силах произнести, чтобы он ушел, но Костя остался.

Он стоял рядом, сбросив шапку и бороду на сиденье, прижимая меня к себе, чтобы не упала, вытирал носовым платком мой черный рот, когда очередной позыв, ломающий пополам, проходил.

– В больницу?

Отдышавшись, покачала головой.

– Нет. Со мной случается. Нервы. Сладкого чая бы. И ванну горячей воды, – зубы отстукивали морзянку.

Идти я не могла. Костя нес меня на руках, сам нашел ключи в снегуркиной торбе, раздел тут же в ванной, пока набиралась вода. Я не стеснялась нагого тела, я просто забыла, что это может быть стыдным.

Убедившись, что я не пойду ко дну, Костя метнулся на кухню, и вскоре оттуда донесся свист чайника.

Я глотала сладкий чай, и слезы текли по моим щекам. Нельзя не плакать, когда ты чувствуешь предательство, как чувствует его ребенок, которого сдала в детский дом пьющая мать или которого насильно забрали у неблагополучных родителей. Но больше всего меня поразила слепая любовь детей. Они, несмотря ни на что, любили своих непутевых мам и пап, жалели их и верили, что когда–нибудь все наладится, и они опять будут вместе.

Утром мы проснулись в одной кровати.

– Как ты? – спросил Костя, заметив, что я открыла глаза.

– Уже хорошо. Прости, что тебе пришлось возиться со мной. Мне так неудобно.

– Ничего, в жизни всякое случается, – Костя опустил глаза. Он хотел чего–то спросить, но не решался. Только в волнении накручивал кончик моей косы на палец.

Косы? Вот черт! Как же я забыла навести морок? Ведь все мое преображение из короткостриженой черноголовой девицы в Снегурку строилось на том, что я якобы надела парик с косой.

Как теперь объяснить отросшие вдруг волосы?

Но его слова обескуражили еще больше.

– Мне нестерпимо хочется тебя поцеловать. Давно.

– Нет, – как ни горько было произносить эти слова, но пришлось. Если бы Константин не был человеком! Но целовать того, кто тебе безумно нравится, кто не отвернулся, не поморщился, пришел на помощь, я не могла. Отнять даже минуту его драгоценной жизни было выше моих сил.