Фарфоровый Ангел

– Как здоровьице, Валентина Михайловна? – ласково начинала Нина Сергеевна.

– Ой, спасибо! Вот спасибо-то! – искренне, по-ребячьи радовалась старушка, ловко сгребая ладони собеседницы в свои и ощупывая их. – Ниночка! Спасибо, в добром здра-авии! – нараспев говорила старушка. Как сама? как Артурка? – продолжала она нараспев.

Нину Сергеевну всегда поражало это: Михална была самой старшей из всех людей, кого она знает живыми, из которых она всегда выделялась ясной памятью, отменным здоровьем в свои девяносто шесть лет, и неизменным чувство юмора, ставшим уже давно-таки изюминкой их одряхлелого двора.

Всем казалось, что вот только не станет этой старушонки, как уже и дом их под снос пойдет, словно на ней только все и держится до сих пор.

Были и те, кто по моложе, что открыто, шутили на тему: «Вот мол, ждет государство, когда последний ветеран со двора сгинет, тогда-то и за нас всерьез возьмутся, расселят, новое жилье дадут!» А были и такие, кто ругался по этим имущественным поводам на старушку.

Но никогда Валентина Михайловна не отвечала. Только смеялась задорно в ответ беззубым ртом и приговаривала: «Дай Бог! Дай Бог!». Что это значило – мог каждый гадать на свой лад.

– А ух ручонки-то холодушшие! – смеялась громко старушка и сильнее сжимала ладони Нины Сергеевны, согревая их своим неиссякаемым теплом, исходившим не то, чтобы от сердца, а уж из самых глубин великой души знаменитой на всю округу старушки.

– Как здоровьице? Ниночка? Как Артурка? – напоминала Валентина Михайловна и тут же продолжала нараспев – Ну, дурной-то он у тебя мальчонка – дурно, это ж не новость. А добрый ведь, малец-то? Шкет твой, говорю, добрый малец? – произносила она скороговоркой и заливалась детским смехом.

Нина Сергевна тут же таяла на глазах, оцепенение спадало с нее и она, свободно опуская плечи свои могучие, натруженные некогда в трамвайном ДЕПО, расслаблялась, как принято говорить у них во дворе: и телом и душой.

Улыбка начинала разгораться на лице ее, спадала серость и уныние, загорался румянец. Вот какая была у них Валентина Михайловна!

– Ну, как Артурка? – уже почти, что веселым голосом запевала Нина Сергевна в тон старушке, – все мается. Сидит, вон, в своей конуре, что барбос! – и тоже звонко смеялась.