Витязь в кошачьей шкуре

Мерзко, когда бабка — людоедка, чудовище с мокшанских болот. А если котоедка? Пропадать тебе, Василий, ни за что…

Баюн даже всплакнул бы от жалости к себе, но любопытство пересилило. И он сквозь щель корзины выглянул наружу.

Главным во двор выпячивался терем. Или хоромы. Высокие, из неохватных бревен. Пять окошек в кружеве ставенок и наличников находились на высоте двух человеческих ростов.

Иногда под хоромами раздавалось копошение и выглядывала когтистая куриная лапа. И остро и кисло воняло куриным пометом.

Конечно, в хоромы баюна не пустили.

Для проживания определили тот самый пустой, утоптанный двор — взлетную площадку для метел. Без разговоров приковали цепью к толстенному, глубоко врытому в землю столбу — на столбе были отметины от цепи и кровь. Рядом оставили миску с костями и миску с водой. Живи как знаешь. Хоть накручивай тяжеленную цепь на столб, хоть раскручивай, хоть ходи по ней — все одно сказка страшная. Других не написали.

Еще можно плакать и петь — только шепотом. Споешь громче — в окно добротного терема полетит сапог с железной оковкой по носу и набойками, оставит в шерсти на боку подпалины, вонь горящего волоса и лютую боль.

Раны заживали почти сразу, но шерсть оставалась плешивой, и больно было жесть как.

Василий старался не конфликтовать. И истерики бабкиной помощницы Гули Гулишны выслушивал терпеливо, подобрав под себя передние лапы и покаянно свесив башку.

— Навязался аспид, — гуторила девка, шмякая под нос баюну миску с остатками каши, рыбными костями и прочей всякой дрянью.

— Мало мне клети мести, баню топить, мокриц ейных и жаб мыть. Тебя еще, проглота, обихаживай. Сидишь тут кум королю песенки мурлычешь, а вся работа на мне!

Пока старуха не видела, Гулишна даже пыталась оттоптать Василию хвост, но Яга заметила, и непотребства прекратились. Даже еда получше стала, хотя, Василий все одно был уверен, в этом доме лучше свиней кормят, чем его.

И крыши над головой никакой. (Спасибо, хоть дождя в этом мертвом лесу тоже нет.) И цепь с ошейником всю шею стерла, и хвост по грязи волочится… А… грязи тоже нет.

Утоптанная до каменной звонкости земля. И песка немного. Ровно нужду справить и прикопать, зайдя за столб, чтобы хоть так создать видимость уединения.

Сидеть на цепи гордому Василию было обидно, противно, мерзко. И быть у всех на виду в этом своем положении. И даже не быть в состоянии хотя бы Гулишне рассказать, что он не кот.

Вот и торчал, и пялился по сторонам, изучая временное свое пристанище.