Рябиновая невеста

А с Торвальдом просто: он рад и ласковому слову, и Олинн для него как внучка, всё считает её ребёнком, хотя на самом деле ей уже почти девятнадцать. Вот только ростом она не вышла, огромному северянину чуть выше плеча будет, и поэтому он ласково зовёт её «пичужкой».

Торвальд спрыгнул на землю, вытащил кинжал и принялся крутить своей большой кудлатой головой, оглядываясь вокруг. Волосы у него светлые, но от седины стали пепельно-серыми. Виски он уже давно не бреет, как остальные хирдманы, просто перехватывает волосы кожаным ремешком, чтобы не мешали.

Один глаз закрывает повязка, а в пышные белоснежные усы вплетены многочисленные серебряные колечки. И каждое что-то значит: имя, род, победы в бою…

С такой охраной ей никакой зверь не страшен! Ни зверь, ни человек…

Олинн посмотрела на ворона и прислушалась. Где-то на склоне по верхушкам сосен пробежал ветерок, сойки перекликнулись в дальней роще и затихли. Тянуло сыростью и мхом от ручья, а с солнечного пригорка — спелой княженикой и нагретой лиственничной хвоей.

И кроме журчания воды да пересвиста соек, и вовсе ничего…

− Эй, пичужка? – тихо позвал Торвальд, не понимая, что привлекло внимание его хозяйки. – Чего переполошилась-то?

− Т−с−с−с! – Олинн приложила палец к губам, продолжая слушать окружающие звуки.

Тихо-то как…

Но ворон смотрел на Олинн и ждал.

− Ну? Чего уставился? – пробормотала она, глядя на любопытствующую птицу. – Иду я. Иду. Мог бы и подсказать, что там!

Она махнула рукой Торвальду, указывая сначала на ворона, потом на кусты, спрыгнула с лошади и, положив руку на рукоять кинжала, двинулась осторожно к зарослям, бесшумно ступая на опад мягкими полусапожками из тонкой оленьей кожи.

Торвальд тоже спешился, вытащил из-за пояса топор и, аккуратно отодвинув палкой молодые побеги жимолости, что за лето успели нарасти у тропинки, шагнул вперёд.

Мало ли… Может, там уж выполз погреться на камень? Болотные ужи, они, хоть и нечастые гости здесь, но иной раз попадаются.

Но в зарослях оказался вовсе не уж.

В зарослях, прямо на земле, на толстой подстилке из старой лиственничной хвои, лежал человек.

− Ох! Луноликая! – прошептала Олинн, цепляясь пальцами за ветви. – Кто это, как думаешь?

− О, Нидхёгг*! – воскликнул Торвальд, сплюнув, и ткнул мужчину в колено носком сапога. – Чего тут думать! Ясное же дело, что это святоша клятый! Эй, чего разлёгся тут?!

− Он хоть живой? – с тревогой спросила Олинн.

При их появлении мужчина даже не пошевелился.